Роковая блондинка - [92]

— Мисс Хэммел заявляет, что вы заманили ее сюда и пытались убить.

— Как вы можете ей верить? — воскликнула я. — Это она заманила меня сюда и пыталась убить! Это она убила Тома и Локет! Она сама мне призналась!

Уиндгейт скептически взглянул на меня и неторопливо разгладил усы. Я не знала, действительно ли он меня подозревает или просто хочет напугать, сделать так, чтобы я выложила ему все.

— Блисс — очень хорошая актриса, которая наверняка будет безбожно врать, — продолжала я. — Именно она пробралась в мою квартиру, позвонив консьержу от моего имени. Мне она представилась своей соседкой по комнате — Терри. Судя по всему, ее она тоже убила.

Я говорила слишком быстро и слишком возмущенно, но меня страшно разозлила сама возможность того, что Блисс сможет управлять ситуацией и создавать мне проблемы.

— Ладно, расслабьтесь, — сказал Уиндгейт. — Я хочу в точности знать, что вы предприняли с тех пор, как мы с вами в последний раз разговаривали. С тех пор, как вы пообещали быть осторожной!

Полагая, что он не требует рассказать абсолютно все, я умолчала о сексе на кушетке и объяснила, что отправилась в театр, дабы выяснить значение строки из Шекспира, что Блисс обманом заставила меня пройти через ту дверь, предварительно открыв задвижку, и что я была вынуждена отбиваться от нее лампой, точно воин-джедай световым мечом, когда она набросилась на меня с ножом.

— Так вы говорите, что пришли к столь блистательному заключению благодаря цитате из Шекспира? — с сомнением спросил Уиндгейт. Он скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.

— Трудно назвать это блистательным заключением, — сказала я. — Я с самого начала раздумывала над тем, что может значить эта строчка из «Укрощения строптивой». Когда я увидела на афише имя Блисс, то поняла, что она вполне могла наведаться в Анды. Вы натолкнули меня на мысль о мании, и я вдруг подумала, что, возможно, Блисс, узнав об измене Тома, оказалась способна на большее, чем бомбардировать его дурацкими открытками. Может быть, у нее навязчивая идея. Я ни в чем не была уверена. Я подумала: если я поговорю с Блисс, то пойму, что она собой представляет. Я собиралась немедленно вам позвонить, если что-нибудь выяснится.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что Блисс представилась своей соседкой по комнате?

— Она пришла сюда под видом своей соседки, Терри. Точно так же она поступила, когда я наведалась к ней домой. Постарайтесь выяснить, где сейчас настоящая Терри. Возможно, Блисс ее убила.

— Когда вы поняли, что «Терри» на самом деле — Блисс?

Я задумалась.

— К несчастью, лишь когда свалилась с лестницы. Но в глубине души, наверное, я думала об этом все последнее время.

— Почему?

Холод от импровизированного компресса стал нестерпимым, так что я сняла его и положила на стол. Лодыжка не только сделалась до неприличия огромной, но и переливалась жутковатыми оттенками багрового и фиолетового.

— Меня не покидала мысль о том, как человек, который изводил меня этими жуткими звонками, умудрился узнать мой телефон — и почему позвонил сразу же после того, как я обнаружила тело Тома. Я задумалась, не принадлежит ли он (точнее, она) к числу моих знакомых. В тот день я оставила свой номер Терри, сказав ей, что ищу Тома. Она объяснила, что лишена возможности связаться с Блисс, — а значит, Блисс никак не могла мне позвонить! Потом, волосы Терри. Они были очень странного оттенка; в какой-то момент я поняла, что это парик.

Уиндгейт потеребил усы.

— Во всяком случае, как там она? — спросила я.

— Возможно, сотрясение мозга и пара переломов. Не уверен. Но лучше пойду проверю. Если я оставлю вас здесь, с вами все будет в порядке?

— Да. И не могли бы вы заодно поискать мою сумочку? Она свалилась с плеча, когда я упала.

Сумочку мне принес не Уиндгейт, а патрульный; потом, прежде чем я успела разыскать в ней мобильник, появились двое медиков. Они осмотрели меня и сказали, что лодыжка растянута, но скорее всего не сломана.

— Значит, мне не нужно ехать в больницу? Я могу обойтись лечением на дому?

— Вам придется поехать, — сказал Уиндгейт, заглядывая в дверь. — Необходимо составить протокол. Я позвоню вам завтра утром, в девять. Вы меня поняли?

— Да.

Когда меня несли на носилках, чувствовала я себя глупее некуда. К этому моменту на улице собралась толпа зевак. Пока врачи загружали меня в машину «скорой помощи», я увидела, как из театра выносят еще одни носилки. На них неподвижно лежала Блисс в своем мешковатом свитере. Парик свалился с ее головы; длинные светлые волосы сбились и прилипли к коже головы. Увидев ее в такой близости от себя, я почувствовала, как у меня колотится сердце.

Меня доставили в больницу Святого Винсента — всего в нескольких кварталах от моего дома. В последний раз я была в клинике, когда мне нужно было извлечь песчинку из глаза, и прождала я четыре часа, прежде чем меня исцелили. Но сегодня, видимо, пострадавшие не валили валом; совсем скоро меня доставили в смотровую и сделали рентген. А потом я сидела на кровати и прислушивалась, как за тускло-зелеными занавесками оглушительно кашляет какой-то мужчина. Поблизости заплакал ребенок; мать ласково пыталась его успокоить. Даже я, не изведавшая доныне тяги к материнству, знала, что повторять плачущему ребенку «ш-ш-ш» можно с тем же успехом, что и читать ему «Божественную комедию».