Рокоссовский. Терновый венец славы - [192]

Уязвленный такой нелепой жалобой, Рокоссовский на следующий день после прилета позвонил Булганину.

— Николай Александрович, я в Москве. Горю желанием выехать на дачу.

— Хорошо, что позвонил, сроки жалобы подпирают. Через два часа моя машина будет у твоего подъезда.

На северо-западе в сорока километрах от Москвы в 1947 году маршал получил участок земли для строительства дачи. Как мы знаем, он с детства любил природу и никогда не расставался с ней, где бы ему ни приходилось служить: в Забайкалье, в Монголии, в Белоруссии, на Украине. «Охотник рядового звания», как часто называли его товарищи по рыбалке и охоте, любил посидеть с удочкой на берегу реки или озера, побродить с ружьем, как только для этого представлялась малейшая возможность.

И теперь он строил дом, чтобы, уйдя от активных дел, можно было отдыхать на природе. Ему никогда не приходило в голову, что на него могут жаловаться по поводу того, что он на свою маршальскую зарплату будет строить дом в Подмосковье.

День был по-осеннему прохладным. Хмуро задумалось небо и с утра плакало снежно-дождевыми слезами. Дворники на ветровом стекле машины едва успевали убирать осеннюю слякоть. На улицах деревень в усталой позе иногда попадались живые души, пахло гнилью, за заборами дворов качались на ветру красные гроздья рябины.

Булганин сидел на заднем сиденье левее Рокоссовского и угрюмо молчал. Его спокойное лицо с тонкими чертами, с маленькими седеющими усами и бородкой, не выражало никаких эмоций. Рокоссовский открыл окно машины, завозился и, пошуршав в кармане, закурил папиросу.

— Я думал, закончится война и появится возможность отдохнуть, — сказал он. — Все оказалось не так, снова приходится вертеться, как белке в колесе. Жизнь моя по-прежнему похожа на фронтовую — то лечу на самолете, то плыву на корабле, то еду на машине. Так и не знаю, когда я доеду до места.

— Может, это и хорошо, — сказал Булганин. — Каждый человек всю свою жизнь должен ворочать свой камень, и если он его докатит до последней точки и поставит на место, то на этом, видимо, и закончится его жизнь.

— Да, с этим нельзя не согласиться. Но все-таки хочется пожить на даче, собраться с мыслями, может, даже кое-что написать.

— Рано еще, Константин Константинович, мечтать об отдыхе, — произнес Булганин и, порывшись в портфеле, достал лист бумаги. — Почитай, что пишут люди насчет дачи.

Рокоссовский, выбросив в окно потушенный окурок, вгляделся в текст.

«В Центральный Комитет КПСС. Жалоба.

Мы, жители села Салтыковка, отдаем все силы для того, чтобы в нашей родной стране был как можно скорее построен самый справедливый строй на земле — социализм. Вот уже много лет мы получаем мизерную плату за трудодень. Почти все нашими руками заработанное идет в общий котел — государству. Мы не в обиде на это, так как хорошо понимаем, что чем лучше мы будем трудиться, тем скорее наступит для нашего народа счастливое будущее.

В то время когда у нас нет средств для ремонта крыши дома, когда наши дети не всегда имеют кусок хлеба, рядом с нашим селом строится дворец-дача.

Мы пришли к выводу, что не все понимают задачи, стоящие перед страной так, как мы их понимаем, и думают не о благополучии всего народа, а заботятся только о себе.

Мы очень удивились, когда узнали, что строящаяся дача принадлежит прославленному полководцу Великой Отечественной войны маршалу Рокоссовскому. Очень жаль, что коммунист Рокоссовский теряет классовую бдительность и превращается в простого обывателя. Он так может совсем оторваться от народных масс и уплыть назад к капитализму на своем буржуазном корабле, который называется дачей.

Пока не поздно, просим принять к члену партии Рокоссовскому строгие меры и остановить строительство этого поместья.

Группа ветеранов партии села Салтыковка».

Булганин погладил свою профессорскую бородку и, повернувшись к Рокоссовскому, спросил:

— Ну и как?

— Все это смешно и грустно.

— Смешно не смешно, а приказано разобраться.

— А кто возражает, пожалуйста.

Вскоре машина остановилась на окраине леса.

— Красивое место, — произнес Булганин, подходя к строителям, прибивавшим штакетник. Он надел плащ, натянул на голову капюшон.

— Да, красивое. Этот пейзаж достоин кисти Шишкина.

Над деревней висели косматые облака. Из низко плававшей тучи сыпалась то водяная пыль, то мелкая снежная крупа; тихо шумели сосны и ели, лениво помахивая ветвями.

Двухэтажная дача из бруса примыкала к лесу. На первом этаже было четыре комнаты, на втором — две.

Когда Булганин и Рокоссовский поднялись на второй этаж, они застали там двух строителей, которые сидели на полу за бутылкой водки.

— Это с какой радости вы тут пируете? — спросил Рокоссовский. — Вроде рабочий день не кончился.

— Продрогли и решили малость погреться, — ответил низкорослый мужчина, оказавшийся бригадиром.

— Откройте окно, пусть выйдут винные пары, — сказал Булганин, — а то здесь дышать нечем.

Бригадир распахнул окно и, повернувшись к Рокоссовскому, сказал:

— Константин Константинович, через пару дней мы готовы представить итоги нашей работы на ваш суд.

— Хорошо, я обязательно подъеду.

Булганин то ходил по комнатам, то присаживался на крыльце на табуретку, то снова поднимался и, вдыхая острый смолистый воздух, ходил по двору.