Рокоссовский. Клинок и жезл - [44]

А немцы раскалывали войска Юго-Западного фронта в центре, стремительно продвигаясь к Киеву. Появилась угроза окружения 6, 26 и 12-й армий.

Пятнадцатого июля я покинул Киев, получив предварительно сведения, что на Западном фронте тоже неблагополучно — немцы подходят к Смоленску».

В черновиках дана более резкая характеристика командующего фронтом генерала Кирпоноса: «…несколько раз по телефону отдавал распоряжения штабу о передаче приказаний кому-то о решительных контрударах. Но всё это звучало неуверенно, суетливо, необстоятельно. Приказывая бросать в бой то одну, то две дивизии, командующий даже не поинтересовался, могут ли названные соединения контратаковать, не объяснял конкретной цели их использования. Создавалось впечатление, что он или не знает обстановки, или не хочет её знать».

Черновые варианты, на мой взгляд, написаны гораздо интереснее и в литературном отношении, и с точки зрения информационной и исторической наполненности.

Психологический рисунок растерянного генерала Кирпоноса дан весьма точный. Груз командующего войсками фронта оказался Кирпоносу не по плечу. Генерал погубит и подчинённые ему армии, и свой штаб, и себя.

В тех же записях, которые не были допущены к печати в 1968 году, даны оценки и Генеральному штабу, и командованию Киевского особого военного округа (Юго-Западного фронта). Сравнивая действия наших армий в двух войнах, Рокоссовский склоняется к тому, что план развёртывания войск во время Первой мировой войны был гораздо более совершенным. Размышляя о рубеже развёртывания, маршал приходит к выводу, что идеальным рубежом мог бы быть рубеж «Линии Сталина», то есть в полосе старых укрепрайонов — вдоль границы.

Рокоссовский за время пребывания корпуса в районе Новоград-Волынского хорошо изучил так называемый 7-й укрепрайон — Новоград-Волынский участок «Линии Сталина». Он связывал Кростеньский и Летичевский укрепрайоны, образуя единую линию ходов сообщения, артиллерийских и пулемётных дотов, отдалённых от границы на 60–80 километров. Строительство линии было завершено как раз в тот год, когда Рокоссовского загнали в «Кресты», в переполненную камеру. В 1939-м в результате Польского похода Красной армии, а затем, годом позже, такого же марша войск в Бессарабию и Северную Буковину граница отодвинулась на запад и укрепрайоны были войсками оставлены. Начали строить новую линию, западнее, на новых рубежах. А эта, брошенная, стала разрушаться, приходить в негодность.

Немецкие войска, обладая высокой мобильностью, первоклассным вооружением и почти трёхлетним опытом ведения военных действий на чужой территории, в один удар перескочили пограничный укрепрайон и устремились вглубь советской территории.

Если бы командование развернуло механизированные корпуса здесь, в глубине, этой силой можно было бы маневрировать более грозно. Даже недостаток танков и уязвимость тех, которые имелись, можно было компенсировать за счёт ударной силы артиллерии. А танки окопать у дорог и на ключевых направлениях. Спустя годы так будет думать не только Рокоссовский.

Но первый акт драмы был уже сыгран. Кроваво. Порой бездарно. Порой героически. Как смогли.

Генерал Павел Иванович Батов[20], вспоминая те дни и бои, писал: «В июне 1941 года генерал-майор К. К. Рокоссовский командовал Девятым механизированным корпусом. С ним и начал войну. Совершив трудный 200-километ-ровый марш, части корпуса вместе с другими соединениями Красной армии много дней и ночей вели упорные бои на Луцком и Новоград-Волынском направлениях. Удары врага были настойчивы и сильны. Советские воины противопоставили им умелую оборону, дерзкие контратаки и смелый манёвр. Большую роль сыграло то, что Рокоссовский приказал укрыть в окопы танки и артиллерию. Длительное время враг вынужден был на этом направлении, по существу, топтаться на месте».

О жене и дочери Рокоссовский пока не знал ничего. Где они? Что с ними?

Константин Вильевич Рокоссовский в одном из интервью[21] рассказывал: «Штаб корпуса, которым командовал Рокоссовский, располагался в небольшом приграничном городке. 22 июня мама встала очень рано и побежала к Дому культуры, откуда должна была отправляться машина с участниками самодеятельности. Они собирались давать концерт в одной из частей. На полдороге мама встретила деда, который быстро шёл к дому. Он велел ей немедленно возвращаться домой, сказал: «Война, дочура». Через несколько минут он уехал в дивизию, и до самой осени они не знали, где он и что с ним. Адъютант деда посадил маму с бабушкой в Киеве на поезд, который должен был везти их в Москву к родственникам. Но на подъезде к столице поезд повернули и всех пассажиров направили в эвакуацию в Казахстан. Оттуда они решили уехать к бабушкиному брату в Новосибирск. К тому моменту, когда дедушкино письмо нашло их, они жили в очень стеснённых условиях — бабушка с мамой, сёстры и брат бабушки, их дети — все в одной комнате. Когда наконец стало известно, что бабушка — жена того самого Рокоссовского, громившего немцев под Москвой, им выделили небольшую квартиру. Однако при первой же возможности семья переехала в столицу, где была надежда хоть изредка видеть деда. За заслуги во время обороны Москвы горисполком выделил нашей семье квартиру на улице Горького, и, когда дед был тяжело ранен в 1942 году, мама с бабушкой приехали ухаживать за ним. Деда ранило осколком в спину, он лечился в московском госпитале при Тимирязевской академии. Как только смог вставать, сразу перебрался из госпиталя домой и ждал, когда врачи разрешат ему вернуться на фронт. Все попытки врачей извлечь осколок оказались напрасными, но, несмотря на мучительные боли, дед шутил с мамой, пел бабушке их любимые русские и польские песни. В семье знали, что дед должен ехать под Сталинград, и взяли с него обещание регулярно писать подробные письма. Обещание он выполнял — писал так часто, как мог. Вообще в нём очень сильно было развито чувство семьи. Как бы ни складывалась обстановка, он всегда находил возможность известить о себе. Даже прилетая на два часа по вызову Ставки, он по дороге в аэропорт хоть на пять минут заезжал домой, умудрялся всё время присылать с фронта какие-то продуктовые посылочки».