Роккаматио из Хельсинки - [25]

— Нельзя держать дверь открытой. Войдите.

Я поспешно шагнул внутрь.

— Спасибо, только не хочу вас беспокоить…

— Все нормально.

Мортон запер дверь, повторив процедуру в обратном порядке.

— Ничего подобного диссонирующей скрипке я не встречал. Это самое прекрасное, что слышал в своей жизни.

Не глядя на меня, Мортон усмехнулся:

— Приятно, приятно. Спасибо. Кх-м… Работа ждет. Поговорим, пока я убираюсь.

— Хорошо.

Мы ступали по только что вычищенному полу.

— У вас еще есть сочинения?

— Полно всякой ерунды. Может, пока оботрете телефоны? Я покажу, как надо.

— Конечно, охотно.

Взяв из тележки тряпку и белую пластиковую бутылку, Мортон подвел меня к кассовым прилавкам.

— Значит, так: смачиваете тряпку… — Он плеснул на тряпицу спиртовой жидкости и снял трубку. — …протираете корпус… рычаги утопить… вокруг них не надо… и кнопки. Потом трубку. Непременно обтереть микрофон. Кладете трубку и стираете следы пальцев. Ясно?

— Понял.

Банк имел уйму телефонов. Взяв флакон «Уиндекса» и чистую тряпку, Мортон стал протирать плексигласовые панели, разделявшие кабины кассиров. Мелькнула мысль: среди ночи на пару с Моцартом я прибираюсь в вашингтонском банке.

— Хорошо, если бы ваш концерт передали по радио.

— Мы не профессионалы. Однажды кто-то назвал нас «развлекательным оркестром».

— Может, найдется профессиональный оркестр, который захочет его сыграть?

— Хорошая мысль.

Только безнадежная — догадался я по его тону.

Я закончил с телефонами.

— Скажите, Дональд Рэнкин ваш друг?

— Да, был.

Без пояснений. Я выбрал не тот путь. Зайдем иначе.

— Столы протереть?

— Весьма обяжете. — Мортон подал мягкий замшевый лоскут. — Просто обмахните. Если что-нибудь передвинете, потом верните точно на место, пожалуйста. Особенно бумаги.

— Есть!

Банк имел уйму столов. Мортон стал протирать панели с другой стороны. Работали молча.

— Жалко, не доиграл, — наконец сказал Мортон. — Когда репетируем, все замечательно, а на публике я ужасно волнуюсь. Наворотил кучу ошибок. Хотел, чтоб получилось идеально.

— По-моему, Файф верно сказал: это неважно.

Он не ответил. Я продолжил работу.

Закончив с панелями, Мортон тоже взялся за протирку столов.

— Знаете, Бах неотъемлем. Если его убрать, что-нибудь рухнет. Останется брешь. В Германии, в нас. Что я такое? Досуговый инвентарь. Теннисный мячик. Болван-соперник в карточной игре и всевозможных викторинах. Пожалуй, и болван — слишком громко. Я горбачусь тут одиннадцать лет. В служебной раздевалке повесил афишу. Подчеркнул свое имя. Человек, который одиннадцать лет за вами прибирает. Премьера. Думаете, хоть один пришел? Никто. Вот еще, тратить время на всякую хрень. Я за пылесосом.

Укатив полотер, Мортон вернулся с пылесосом. Я предполагал увидеть нечто громоздкое и бочкообразное, но штуковина на трех колесиках и с очень длинным шнуром оказалась миниатюрной. Мортон подключил ее к розетке и, заметив мое удивление, поделился:

— Пылесосы, они, как собачонки, — чем мельче, тем заливистее.

Он щелкнул тумблером. И впрямь: машинка из породы чихуахуа ревела, будто самолетная турбина.

— СДВИНЬТЕ… — прокричал Мортон, но затем выключил пылесос. — Сдвиньте кресла и мусорные корзинки, а я буду пылесосить, ладно?

Я кивнул, и он вновь запустил агрегат, обладавший устрашающей тягой. Удивительно, что палас не засосало целиком. Я откатывал кресла и приподнимал корзинки.

Банк имел уйму паласов.

Мортон заговорил, не обращая внимания на шум. Похоже, он был ему рад.

— ОДНАЖДЫ Я ПРОЧЕЛ В ЖУРНАЛЕ О ХОРЕОГРАФЕ, КОТОРЫЙ СМЕЯЛСЯ… ВЫСМЕЯЛ ТЕХ, КТО СЧИТАЛ ТАНЕЦ ЗАБАВОЙ. ТАНЕЦ — ЖИЗНЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ, СКАЗАЛ ОН. ЗДОРОВО — «ЖИЗНЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ». ЗНАЕТЕ, КОГДА МУЗЫКА ДОСТАВЛЯЛА МНЕ НАИБОЛЬШУЮ РАДОСТЬ? РАССКАЗАТЬ?

Да-да-да, закивал я.

— ВО ВЬЕТНАМЕ. МНЕ БЫЛО ДЕВЯТНАДЦАТЬ. ДУМАЛ, ЖДУТ ПРИКЛЮЧЕНИЯ. ТУДА Я ПОПАЛ В ОКТЯБРЕ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОГО, А В ЯНВАРЕ ОЧУТИЛСЯ… ЗНАЕТЕ ГДЕ? КХЕСАНЬ! СЛЫХАЛИ? НЕТ? ОСАДА НАШЕЙ БАЗЫ. ДО ЧЕРТА СОВРЕМЕНОГО ОРУЖИЯ, НО ВСЕ БЫЛО ТОЧНО В СРЕДНИЕ ВЕКА. НАС ОКРУЖИЛА АРМИЯ СЕВЕРНОГО ВЬЕТНАМА. ДУБИНА УЭСТМОРЛЕНД[6] ПРИКАЗАЛ ДЕРЖАТЬСЯ. ОСАДА ДЛИЛАСЬ СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ДНЕЙ. ЕЖЕДНЕВНЫЙ РАКЕТНЫЙ И МИНОМЕТНЫЙ ОБСТРЕЛ. ПОДЛИННЫЙ АД. В ЛАБИРИНТЕ ТРАНШЕЙ МЫ ЖИЛИ, ТОЧНО КРЫСЫ. ВОТ ТОГДА-ТО Я ВСТРЕТИЛ ДОНА РЭНКИНА. ЗНАЕТЕ, ОТКУДА ОН РОДОМ? МОСКОУ-МИЛЛЗ, МИССУРИ. КАКОВО? МЫ ВОЮЕМ С УЗКОГЛАЗЫМИ, А ПАРЕНЬ ИЗ ГОРОДКА С МОСКОВСКИМ НАЗВАНИЕМ! МЫ ЧУТЬ НЕ ПРИСТРЕЛИЛИ ЕГО, КОГДА УЗНАЛИ. И СЕЙЧАС СМЕШНО. ВООБЩЕ-ТО Я ТАМ БЫВАЛ, В МОСКОУ-МИЛЛЗ.

Мортон помолчал, невидяще глядя перед собой, затем продолжил плавно возить щеткой по ковру.

— ЗНАЕТЕ, В ПИСЬМАХ ДОМОЙ Я О МНОГОМ ХОТЕЛ РАССКАЗАТЬ. НО НЕ МОГ. УВЯЗАЛ В СЛОВАХ. КОСНОЯЗЫЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ ТРЕБОВАЛИ ОТДУШИНЫ. К ТОМУ ЖЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ ПУГАТЬ РОДИТЕЛЕЙ И СЕСТРУ. И ТОГДА ОТ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ Я СТАЛ ЗАПИСЫВАТЬ ПЕСНИ, КОТОРЫЕ СЛЫШАЛ ПО РАДИО. ЗАПИСЫВАЛ И СЛОВА, НО ЧАЩЕ СОЧИНЯЛ СВОИ СОБСТВЕННЫЕ. МОЖЕТЕ ПРЕДСТАВИТЬ, КАК НА СКРИПКЕ ЗВУЧИТ ЭЛВИС ПРЕСЛИ? ИЛИ МОТАУН? ИЛИ «МАМЫ И ПАПЫ»[7]? МНЕ НРАВИЛОСЬ ИГРАТЬ «ПОНЕДЕЛЬНИК, ПОНЕДЕЛЬНИК».

Мортон широко ухмыльнулся.

— В САЙГОНЕ Я РАЗДОБЫЛ СКРИПКУ. НОТНУЮ ГРАМОТУ Я ЗНАЛ — В ШКОЛЕ ДАВАЛИ УРОКИ МУЗЫКИ. СЛАВА БОГУ, ЧТО У МЕНЯ БЫЛА ЭТА СКРИПКА. ТАК ВОТ, Я ЗАПИСЫВАЛ НОТЫ, СОЧИНЯЛ СЛОВА И ОТПРАВЛЯЛ ПЕСНИ РОДИТЕЛЯМ — КАК ЗНАК, ЧТО Я ЖИВОЙ, МОЛ, СО МНОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. НОТ ОНИ НЕ ЗНАЛИ, НО ЧИТАЛИ ТЕКСТ, БУДТО МОИ ПИСЬМА. НАВЕРНОЕ, ЭТО ПОЛНАЯ ДУРЬ, НО ТАК ОНО И БЫЛО. ПОТОМ НАДОЕЛО КОРЯЧИТЬСЯ ВОЗЛЕ РАДИОПРИЕМНИКА, УГАДЫВАЯ ТОНАЛЬНОСТЬ И НОТЫ. ЗАХОТЕЛОСЬ ЧЕГО-ТО… КАК ЖЕ СКАЗАТЬ-ТО?