Рокировки - [19]

— Прости. Когда я слышу о грибах, на меня накатывает ужас.

— Я только читаю тебе, что написано в меню, а ты…

— Мне вырезку из телятины и бокал белого сухого. Я сделал заказ.

— Ты прости, но уж коли зашла речь о грибах… — заговорил я. — Думаешь, кто-то отравил Краси?

— Это наиболее вероятно.

Я смотрел на нее, ожидая, что она скажет дальше, но она молчала и часто, без нужды тыкала сигаретой в пепельницу.

— Кто же хотел избавиться от нее?

— Тот же, кто хочет избавиться от меня.

— Не верится.

— Ответишь откровенно на один вопрос?

— Я всегда откровенный. Тем более с тобой.

Она не обратила внимания на эти слова.

— Почему Тоди тебя ко мне приставил?

— Он вчера тебе это объяснил.

— Да-а, глупо было ожидать от тебя откровенного ответа… Тогда расскажи о себе. Как ты попал в тюрьму?

— Старые истории, зачем ворошить?

— Как там было?

— Тюрьма есть тюрьма…

— Какие там люди?

— Жуть какие толковые! Настоящие профессора.

— Как же они попадают туда?

— Из-за допущенных профессиональных ошибок.

Она не поняла, пришлось объяснять.

— Ошибки точно такие же, как у авиаконструкторов. Самая мизерная ошибочка — и теряешь высоту. И падаешь. Куда еще можно упасть ниже тюрьмы? Впрочем, от этого умнеешь. Учишься на собственных падениях, чтобы не натворить новых ошибок, и таким образом становишься мастером своего дела.

— Я тебя спрашиваю серьезно, а ты шутишь.

— Какие шутки! Чем чаще попадаешь в тюрьму, тем большим мастером становишься в своем ремесле.

— Это я поняла, а кроме этих твоих «толковых» людей и великих профессоров, нет ли других?

— Ну да, есть различные мелкие воришки и бунтари, которые предают ремесло. Этим ничего другого не остается, кроме как выйти из цеха и стать примерными трудовыми элементами.

Официант принес заказ. Мы замолчали. Дашка ела и рассматривала мое лицо, одежду, руки. Я не понимал, смеется она над чем-то или жалеет меня. Не люблю лежать под микроскопом чужих взглядов.

— Кстати, — сказал я, — из какого цеха ты?

— Странно, что Тоди не дал тебе полной информации и соответствующих инструкций.

— Он сказал, что ты его приятельница, а инструкции ты и сама слышала.

Она впервые рассмеялась и потянулась к бокалу.

— Твое здоровье, Жора. И не надо тебе хитрить.

Я подумал, что и она не умеет хитрить, но вслух ничего не сказал. Очень быстро у нее менялось настроение. Казалось, будто перед тобой не двадцатипятилетняя женщина, а девчонка-школьница, непосредственная и доверчивая. У нее были русые волосы, но похоже, мать родила ее черноволосой. Глаза у нее темно-карие, а брови и зрачки — совсем черные.

Она почему-то предполагала, что я знаю все о ее жизни. А я понятия не имел, числится ли она хоть где-нибудь на работе. И откуда берет деньги на дорогие наряды? Ее серебряным украшениям завидовали многие женщины. Если бы она таскала их из чужих сумок или грабила витрины магазинов, вряд ли бы она тогда носила свои браслеты и кольца.

И уж совсем не верилось, что большие доходы может принести такое хрупкое, тщедушное тело. Во всяком случае, я не хотел этому верить.

12

В огромном ресторане почти не было публики, оркестр заиграл ровно в восемь. На танцплощадку никто не вышел. Я спросил:

— Сбацаем? Ты как?

— Не заставляй меня отказывать тебе.

— А ты не отказывай.

— Ох, какой ты…

Как обычно, сперва играли танго. Не модно, но приятно. Чувствуешь рядом женщину, с которой танцуешь. Кайф.

— Ты случайно не балерина? — спросил я.

— Ты и вправду ничего обо мне не знаешь?

— Ничего! Клянусь своим честным именем.

— Нашел чем клясться…

И рассказала мне, что на первых курсах университета была в танцевальном кружке, а сейчас работает манекенщицей в Доме моделей. После смерти Красимиры ей все опротивело, хочется уехать в родные края, работать, пусть даже продавщицей в магазине «Овощи-фрукты», лишь бы не в Софии.

Мы вернулись за столик, и я поднял бокал.

— За твои успехи — но не как продавщицы в овощном магазине. Эти руки не для того, чтобы перебирать гнилые помидоры.

Она кивнула и вдруг выпила свое вино залпом. Я ей налил опять и сказал:

— Какой пластилиновый цвет у твоей юбки!

Дашка наклонила голову, сощурила глаза и сжала губы, чтобы не расхохотаться.

— Почему? — спросил я. — Что-нибудь не так сказал?

— Он называется пастельным.

— Ну, все равно. И блузка подходит!..

Она снова посмотрела на меня сбоку, одним глазом, точно птица.

— Короче. Тебе нравится не блузка, а то, что под ней.

— Неужто этому и порадоваться нельзя?

— Надоело радовать всяких типов. Понимаешь, во как надоело. Да к тому же чтобы кто-то другой получал за это деньги!

Глаза ее сверкали, пальцы ощупью стали искать на столе сигареты.

Ну вот, кажется, я понял, как она добывает деньги и кому их отдает… Этот приятель, похоже, возглавил довольно большой концерн. Чистая работа, никаких соблазнов, сам не попадал в милицию и в тюрьму и неприятностей не имел из-за этого. Пригласил меня, конечно, не в качестве сопровождающего, а в качестве вооруженного телохранителя. Этого не будет! Не будет и по другой причине: пачки в черном чемоданчике надо поделить на двоих!..

Дашка несколько раз затянулась сигаретой, вытерла влажные глаза, уже не стесняясь меня.

— Прости, Жора. Ты, похоже, человек неплохой. Но сейчас настроение у меня не то…