Рокировки - [14]

Мето сразу приступил к делу:

— Вчера заходил к вам, сегодня утром искал — нигде тебя не было. Вечером надо поработать.

— Где?

— На складе корчмы. Там только птичьего молока нет. И выпивка, и закуска. Окно закрыто сеткой от комаров. Вдвоем управимся.

Я не задумываясь ответил:

— Не могу.

— Не отказывайся, большой куш будет! Бутылки и закуску доставим одному знакомому бармену. Ему, конечно, придется выделить процент.

— Сказал тебе, что не могу.

— Не хочешь работать вместе или что?

— Не хочу снова в тюрьму. Три года — с меня хватит.

— Ну и ну! Чтобы Патлака испугался? Не может такого быть!

— Кроме того, меня устроили в автосервис. Каждый вечер дежурю.

— Ха, да ты ударником становишься! Чокнутый.

— Ошибаешься, — сказал я. — В тюрьме мне вправили мозги. Чао.

Козырнув, пошел от него, убыстряя шаг.

Был Мето «курятник» — «курятником» и останется. Недаром четыре раза сидел. Пусть и сроки мизерные, месяца два-три, все равно считается рецидивистом.

Если я хочу работать чисто, надо подальше от таких.

6

Вдруг меня осенило — я даже остановился. Ну конечно, сказал я себе, немедленно надо к участковому! Вчера в это же время он сидел у себя в кабинете, я и теперь увидел его — сидит, что-то сочиняет.

Я постучал, вошел.

— Добрый день, товарищ старший лейтенант.

Он поднял голову и только кивнул. Молодой — моложе меня года на два-три, с коротко подстриженными волосами и усами, какие отпускают солдаты: большими, кверху закрученными. Смотрел на меня, выжидая, какую жалобу я ему пропою. К нему небось для того и ходят — жаловаться на соседей, на супругов, на детей…

— Я — Жора.

Он только бровью повел, явно не мог в толк взять, кто такой Жора. Понимаю, недавно на этом участке, но полагаю, его предшественник сообщил ему о контингенте особого плана — о тех, которые сидели в тюрьме. Впрочем, может, мне так только кажется. У кого рыльце в пушку, тому вечно что-то кажется.

— Жора Ломонос?

— Нет, Ломонос получил заслуженно. Садист. Думал, можно убивать безнаказанно. Булыжником.

— А, так ты — Жора Патлака? Тоже наслышан.

— Нет Патлаки…

— Тогда кто же ты?

— Там меня перекрестили в Жору Закон.

— Почему?

— Ну… Думал, думал и сказал всем: живу теперь — только по закону. Начальство, заметив перемену, простило меня. Это так, между прочим. А пришел к вам, чтобы сказать: кое-кто нынче вечером приглашает меня залезть на склад здешней корчмы и стащить ящик с напитками. Говорю вам, чтобы вы потом не шили мне воровство.

— Кто они?

— Старые дружки. Не хочу иметь с ними ничего общего.

— Кто именно?

— Не спрашивайте имена. Мало, что ли, голубей в распрекрасное это время по улицам летает? От них и слышал.

— Хм… Сегодня ночью, говоришь?

— Если не найдут чего выпить, полезут в склад сразу, как корчма закроется. А если у них еще есть деньги, они сперва наклюкаются и начнут действовать после полуночи.

— Не похоже, чтобы ты шутил…

— Если сочтете, что я шучу, останетесь в дураках.

— Спасибо тебе, Жора.

— Жора Закон, товарищ старший лейтенант.

Он улыбнулся, кивнул мне. Я слегка поклонился и вышел.

Вечером они возьмут этих воришек. Пускай берут. Сейчас, что бы ни случилось на участке, прежде всего в меня вцепятся, даже если я не встряну никуда, и это помешает будущей моей работе. Кто хочет нанести сильный удар, в первую очередь должен подготовить себе плацдарм.

7

Мы живем в старом доме. Кухня и две комнаты. Черепичная крыша покоробилась, словно прогнивший картон. Мама жалуется, что в комнатах во время дождя приходится подставлять лоханки, корыта и тазы. Течет, как сквозь сито. Штукатурка облупилась. Весной мама побелила весь дом, чтобы хоть пахло свежестью. В прежние времена во дворе была конюшня. Сейчас от нее и следа не осталось. Вокруг выросли высокие дома. Между ними доживают свой век несколько хибар, таких же, как наша. По всем бульдозер плачет. Мы включены в списки на переселение в новый дом, который будет готов весной. А впрочем, верить обещаниям строителей — равносильно тому, чтобы Рени поверила, будто я Ромео… Может, и не Ромео, но мне она здорово нравится. Иногда перед такими девчонками, как она, я так заливаю, что потом сам не знаю, где правда, а где вранье. А может, действительно Рени запала мне в сердце? Такого чуда со мной не случалось. Когда мои однокашники впервые повлюблялись, мои мечты были прикованы к лавкам и магазинам. По принципу: мое — это мое, а чужое может стать моим.

Мама встретила меня на пороге. Наверное, сидела у окна, ждала, когда появлюсь.

— Скорей, сынок, третий раз еду подогреваю.

Вообразила, что в тюрьме я голодал, и старается мне готовить блюда, которые я люблю с детских лет. Поставила на стол поджаренный перец с томатным соусом. Прикинула, что этого мало, и, поджарив баклажаны, залила кислым молоком с укропом и чесноком.

Кто меня не знает, мог бы подумать, что я завзятый вегетарианец. Если б это было так, то не было бы у меня таких плеч, которые есть сейчас. К перцу, помидорам и баклажанам я просто привык с детства, а позднее эти овощные блюда стали для меня идеальной прокладкой перед тем, как опрокинуть рюмку виноградной. Они возбуждают аппетит и просят спиртного, это я почувствовал только сейчас. Однако в присутствии матери я не пью. Возвращался, правда, я пьяным много раз, но перед ней выпивать избегаю. Я меры не знаю, неудобно мне у мамы на глазах наклюкаться.