Рок умер – а мы живем - [37]

Навреди как можно больше,

В проигранной войне

Сопротивляйся до конца.

Назло-о! Поперё-ок!

Назло-о! Да поперёк!

Шагай на красный свет

И нарушай правопорядок,

Законам и запретам

Поступай наперекор… [9]

12

Старшим пограннаряда его назначили за полтора года службы на заставе один раз. Тогда, выслушав приказ и ответив: «Есть!» – Чащин со своим младшим – шпрото́м Макаром – дошёл лишь до пятого километра. Топтать дальше тропу вдоль контрольно-следовой полосы, видеть спину Макара, бредущего по соседней тропе, бесконечный забор из колючки стало невыносимо, и Чащин велел младшему перескочить КСП по выпирающим из пробороненной земли валунам. Залезли в старый, но сухой, с аккуратными кирпичными стенами финский ДОС и раздавили флакончик «Флорены», запивая водой из фляжки. Помечтали о гражданке, и Чащин уснул, а Макар следил за часами.

Вернулись вовремя, но дежурный выбежал с перепуганной рожей:

– Звиздец вам…

За дежурным появилось и всё шакальё – начальник заставы, замполит, зампобою, прапор. И прямо тут же, у крыльца, началось: допросы, угрозы, стращания губой, прокурорским надзором, заёбами, тактикой в ОЗК… Потом приступили к реализации.

Макару, конечно, досталось меньше – младший пограннаряда человек подчинённый, да и Чащин нашёл в себе смелость сказать, что не дойти до положенного стыка с участком соседней заставы – только его идея. И Макара вскоре отправили чистить бочки из-под протухшей квашенки, а Чащин получил по полному расписанию…

Особенно свирепствовал зампобою старлей Пикшеев. Маленький, узкогрудый, с тонким визгливым голосом, но солдафон, каких поискать. Занятия по строевой, дать ему волю, проводил бы по пять часов в день; в его дежурство чистка оружия становилась общезаставской пыткой, а если Пикшеев был ответственным за уборку, бойцы – и деды, и старики, и шпроты – метались со швабрами и вёдрами с пенкой, как электровеники.

Но самое хреновое – Пикшеев любил следить за нарядами. Уходил тихо, так что даже часовой не замечал, пробирался лесными тропинками к КСП и наблюдал, как наряд выполняет приказ по охране границы, какова дистанция между старшим и младшим, молчат ли сосредоточенно или болтают, а главное – доходят ли до положенного места.

И в тот раз, оказалось, он тоже следил. Даже посидел возле ДОСа, убедился, что Чащин с Макаром дальше идти не собираются, сам сбегал на стык, забросал тропу сучьями – доказательство того, что Чащин на ней не был – и вернулся на заставу. Подготовил остальных офицеров к расправе.

Чащин был плохим солдатом. Ленивым, неиполнительным, а главное – протестующим вообще против армейской службы со всеми её законами и мелочами. Он не гордился личным «АК» и даже не помнил его номер, не испытывал благоговения, набивая боевыми патронами автоматный рожок, не старался выглядеть бодрым, завидев старшего по званию, не готовил на дембель парадку и альбом с фотками и стихами «И вот последний боевой расчёт. Прекрасен он, словно обряд старинный», написанными красивым почерком… На протяжении всех двух лет Чащин не мог смириться с тем, что его взяли и выдернули из нормальной, с концертами, свободным гуляньем по Невскому, с пивными павильонами, жизни, обрили налысо, одели в пятнистые штаны и рубаху и поселили вместе с ещё сотней таких же ошалевших пацанов в одном помещении.

Когда после учебки Чащина отправили на заставу, он немного воодушевился. Но не из сознания, что близка государственная граница, которую ему оказана честь охранять и, если случится война, доведётся стать одним из первых защитников Родины, а – некоторой волей. На заставе можно было спрятаться в горе дров и подремать или помечтать, можно было уйти к забору и попеть вполголоса любимые песни или, прикинувшись больным – медсанчасти на заставе не было, и проверить, действительно ли боец болен, никто не мог, – сутки спокойно пролежать в кровати… Да и вообще жизнь здесь была в смысле дисциплины легче гарнизонной. Пикшеев заступал на дежурство не каждый день, а остальные не буйствовали. Зато изо дня в день приходилось отправляться в наряды. Левый фланг – двадцать два километра вдоль КСП и трехметрового забора из колючей проволоки, правый фланг – восемнадцать, но почти сплошь по болоту; наряд по тылам – километров сорок, наряд по столбам – вдоль самой границы, проверяя, на месте ли полосатые символы, не сбиты ли с них гербы государства; наряд часового – четыре часа брожения по периметру или торчания на вышке… Плюс частые тревоги, когда учебные, когда боевые, по которым нужно в любое время дня и ночи хватать автомат и подсумок, кидаться в кузов шестьдесят шестого «ГАЗа» и ехать ловить возможного нарушителя. Нарушителем чаще всего оказывался сбой в питании «системы» – забора с колючкой вдоль КСП, каждая проволочка которого была сигнализацией. Иногда «систему» рвали лоси, медведи, её пытались штурмовать рыси, росомахи, подкапывались под неё лисы…

Чащин не понимал, зачем тревоги, зачем походы по флангам, одуревший от тоски часовой, который всё равно не предупредит, если что. Зачем эта бесконечная, изматывающая игра? И кто полезет через границу? Тем более – с Финляндией. Повсюду пооткрывались таможенные проходы – в Светлогорске, в Вяртсиле, да возле каждого крупного приграничного поселения. Пропускали любого – хоть с документами, хоть без. Наши погранцы брали за пропуск блок сигарет, финские – три батла водки. А тут отдавай офицеру честь и притворяйся, что ты бравый боец, топчи эти тропы и делай вид, что граница на замке.