Рок, туше́ и белая ворона - [39]

― Подожди. ― выставила я ладонь, ― Я к тому, что… как только я переехала, ты просил меня, помню. Ну теперь-то ясно почему, вот только ты зря скрыл это от меня. Я была бы осторожнее, если бы знала.

― Только не говори мне, что ты отказалась с ним работать, ― прошептал отец. Я опустила глаза на гранитную поверхность столешницы.

― У меня случился приступ при нём.

― Солнышко! ― простонал отец, ― За два года, ты бы… ― он втянул воздух сквозь зубы и провёл ладонь по лицу, ― Ладно. Просто скажи я тебе сразу, и я даже не знаю, что б тогда последовало. Тори, то что тебе прописывали, это, не панацея, ты это понимаешь? Этого мало.

Он хочет, чтобы я была в порядке, но как я могу…

Я встала из-за стола.

― Я поем позже.

― Тори, ― расстроился отец.

― Мне надо… подумать.

Я не могу быть в порядке здесь. Мне надо бежать. Я не знаю, куда, не знаю, как мне обойти «систему безопасности», что Инна воздвигла вокруг меня. Но одно я знаю кристально ясно: я не вернусь в своды клиники. Никогда больше. А если меня сочтут невменяемой, с учётом того, что Инна имеет документ подтверждающий мою недееспособность, всё это ведёт меня именно туда. Я сбегу, но прежде, мне нужно знать, что это и как мне с этим жить. Как мне выжить, начав всё с чистого листа. Мне ещё нужно время здесь. У меня был вагон времени, чтобы хотя бы попытаться побороть свою болезнь. Я даже не пыталась. Я просто струсила и спряталась в своих же заблуждениях. И он прав. Я бы приняла в штыки, скажи он мне сразу.

Когда я на утро без стука вошла в кабинет психолога в его офисе, Гетман казалось усомнился в своей психической состоятельности…

― Виктория? ― он отложил бумаги с которыми работал и поправил очки, ― Здравствуй.

Я прошла к его столу, останавливаясь в трёх шагах и спрятала руки за спину. Сильно себя ущипнув за ладонь, попыталась улыбнуться.

― Здравствуйте.

Жестом он указал присесть. Села. Не зная куда деть руки, чуть не поддалась желанию погрызть ногти. Я неровно дышала и не могла на него посмотреть.

― Я понятия не имею, с чего мне начать, но определённо стремлюсь это сделать. Вот. ― выпалила я, на одном дыхании и прикусила ноготь на большом пальце. Дерьмо, у меня коленка дёргается. Он неопределённо хмыкнул.

― В воле человека есть сила стремления, которая превращает туман внутри нас в солнце. ― произнёс психолог. Я подняла на него взгляд и вскинула бровь.

― Халиль Джебран, Александр Сергеевич?

Так началась одна из самых сложных недель в моей жизни.

Днём я работала с психологом, в его офисе. По два часа каждый день. Мне нравился полумрак его кабинета, я чувствовала себя почти в безопасности. Мне нравился его подход к когнитивно-бихевиоральной терапии. Как правило курс краткосрочной психотерапии, включающей в себя в себя упражнения на релаксацию, и восстановление нормальной ассоциации и мыслительных процессов, чтобы самому в последствии изменять мыслительные процессы, и применять методы релаксации. Гетман работал, несколько… эм, нестандартно, для такого рода терапии, мастерски смешивая методики с «Фрейдизмом», в какой-то абстрактный и даже интересный букет, скорее походя на философа, чем на психоаналитика. Ко всему прочему, он вообще не походил на всех тех психологов, что мне доводилось встречать ранее. Он не очень-то утруждал себя, всей этой ерундой, с правилами поведения в общении с человеком при моей проблеме, он не говорил со мной как доктор с пациентом. По крайней мере не было такого яркого впечатления. Гетман вообще оказался очень прямолинейным и авторитетным рационалистом, ровно настолько, насколько это было приемлемо с точки зрения компетенции, и удобно для меня.

Мне это нравилось.

Но всё равно, всё это ломало и изматывало меня, то и дело, я зависала на краю и пряталась. А ведь мы даже не приступали к тем проблемам что являются первопричиной всего. Только поверхностные. Я чувствовала, как он пласт за пластом, снимает эти маски одна за другой. Но по крайней мере я знала свой диагноз и принимала правильные препараты. И да, я угадала, это было именно то, что я давно уже подозревала. Док вообще был в негодовании, когда узнал какую дрянь я пила, и кажется даже ничуть не удивился, когда узнал какие побочные эффекты эта дрянь оказывала, обладая при этом минимальной эффективностью. Как оказалось антидепрессанты и нейролептики в терапии быстро циркулирующего биполярного расстройства при смешанных состояниях, и пограничного расстройства личности, в тяжелой форме, как у меня, абсолютно бесполезны, если не сказать пагубны. От стабилизатора настроения, что прописал Гетман, мой мозг уже не тормозил так отчаянно, и не плыл в медикаментозном тумане, в такой степени, как от убойных антидепрессантов, что я принимала раньше. Всё это вселяет, что-то… новое в меня. Так быть может это, не конец? И всё ещё можно спасти?

Я всё меньше вспыхивала, но всё ещё часто замыкалась и закрывалась от него. Я снова начала рисовать. Но никто пока, кроме Гетмана, об этом не знает. Вечером… никогда я не думала, что скажу это, но возвращаясь домой, я отдыхала. Мне нравилось то что происходило между этими двумя. Между отцом и Алей. Она меняла этого человека, преображала на глазах. Правда оба отнекивались, мол ничего такого между ними нет! Как маленькие, ей богу. Так я им и поверила! Ну да ладно, хотят скрывать? Пускай, кому от этого хуже? Не мне точно! Мне важен результат, а уж каким путём они там его достигают, меня не колышет, сами разберутся не дети!