Рок-поэтика - [42]

Обезбоженность превращает окружающий мир в хаос, лишает опоры и надежды, смысла и света, оставляя лишь боль и безысходность: «Нечем прикрыть обнаженную боль / No future — здесь и сейчас»; «а я по шею в гибельных местах»; «изначальный конец — голова не пролазит в стакан / убили меня значит надо выдумывать месть»; «здесь не кончается война / не начинается весна / не продолжается детство»; «в бездну через дым-боль / сорванные с петель открылись раны / на небо, под землю живыми глазами».

Трагедия отдельно взятого человека («А чувака жалко / Он лежит в больнице жрёт мепробомат…»; «А ребёночек в больнице помирает, ведь помрёт / Он объелся белым светом») трансформируется в нелепую ужасную судьбу целого поколения («Порешите нас твёрдой рукой / Отвезите нас к грязной стене …Расселите нас в жёлтых домах» [цит. По: 81] «Нас поведут на убой» («Особый резон»), «Мне придется отползать… от поколения зла в четыре чёрных числа» («Берегись»)) и разукрупняется до масштаба вселенского апокалипсиса: «Солнышко смеётся громким красным смехом» («Гори, гори ясно»).

Очевидная необходимость каким-то образом повлиять на существующий миропорядок, изменить его, и осознание невозможности это сделать — ведущий мотив произведений Дягилевой. Нежизнеспособность жизни, опустошённость и закоснелость всех ценностно значимых установок и ориентиров, тщетность попытки противостоять злу и жестокости окружающей действительности в поэтике произведений Янки нашли отражение и на различных уровнях:

— морфемном: ироничное использование ласкательных суффиксов («На голову горюшко тёплой шапочкой… почём теперь сказочки — по жизни да разуму»));

— лексико-фразеологическом: так называемые неофразеологизмы» — «Зима да лето одного цвета», «Телевизор будешь смотреть — козлёночком станешь»; использование обсценной, жаргонной лексики: «И как х..о мне никто не знает» («Печаль моя светла»); обыгрывание газетно-публицистических шаблонов («Борцом будь за мир отважным / С кем спать — спроси у ячейки <…> Вступай в ДОСААФ скорее / Крепи страны оборону»);

— морфологическом: частое использование безличных глаголов и глаголов повелительного наклонения (как призыв к действию и ожидание перемен), употребление метафоры прошедшего времени («всё уже было»; «потусторонний» взгляд на этот мир);

— на синтаксическом: «рваный», «ломаный» синтаксис; так называемое «монтажное» письмо, построенное на коннотациях, аллюзиях и пр.: «Тёмных деревьев / перечёркнутых ночь фонарей / завернувшись в жёлтые / глаза волчьи / сбросив шелуху снов /голой кожей / кому ты нужен / перевороченный вскрик»; обилие побудительных предложений.

Доминантой содержательного плана выступают тревога и страх в их экзистенциальном наполнении — как «ожидание постоянного присутствия в жизни непредвиденных событий», как чувство, «присущее только человеку, не имеющее конкретного объекта, и этой неопределённостью подавляющее человека, поскольку выявляет и обнаруживает „ничто“» (М. Хайдеггер), пустоту, бессмысленность мира.

Специалисты разделяют экзистенциальные страхи на четыре основные группы: страх перед пространством, страх перед временем, страх перед жизнью и страх перед собой [231]. Примечательно, что последний в произведениях Дягилевой практически не эксплицирован — можно назвать только боязнь сойти с ума, но и в этом случае мотив безумия больше коррелирует со страхом перед временем и пространством — сумасшествие как один из способов освоить либо подвергнуть обструкции непригодную для жизни окружающую реальность («Нам нужно выжить. Выжить из ума» («Фонетический фон»)).

Страх перед жизнью, напротив, выступает лейтмотивом, демонстрируя «оголенность» точек соприкосновения с небытием, с неодушевленным предметно-вещественным миром. При переходе в более высокую степень страх оборачивается ужасом.

Не случайно одним из исследователей поэзия Янки была обозначена как «поэзия крика» — «по силе передаваемой боли» и по «болевому фольклорному началу», — где крик выступает радикальным средством противостоять «анестезии по-человечески» [232]. Экзистенциальный ужас порождён оппозицией живого, настоящего и подлинного — искусственному, обезличенному, неподлинному (М. Хайдеггер) [53].

Человек может вырваться за пределы неподлинного существования, лишь ощутив экзистенциальный страх как «бытие-к-смерти», отстранившись от «мира вещей» и моментов настоящего к самому себе и осознанию своей конечности, т.е. становясь «индивидом в „горизонте личности“» (В. С. Библер) [233], где «личность есть боль… Можно избежать боли, отказавшись от личности. И человек слишком часто это делает» (Н. А. Бердяев) [234]. Удел имеющих «мужество быть» (П. Тиллих) — постоянно испытываемая глубокая тревога и ужас, обусловленные осознанием дисгармонии существующего миропорядка: «Боль встала столбом у изголовья»; «Катится всё в пропасть… Куда-то в смерть»; «Ожидало поле ягоды / Ожидало море погоды / Рассыпалось человечеством / Просыпалось одиночеством… / С огородным горем луковым / С благородным раем маковым / Очень страшно засыпать».

Постоянным мотивом в произведениях Янки выступает также предрешённость, несостоятельность всего доброго, открытого к диалогу, обречённость благих начинаний: «Контейнеры костей стекают под откосы / Все костыли в костры кастетом на контакт / Прочтённое письмо порви на папиросы», «Под полозьями саней живая плоть чужих раскладов»; «Долго красным светом по живым глазам»; «Рассыпать живые цветы по холодному кафелю».