Рок-н-ролл мертв - [18]

— Мы же просим вас о помощи, неужели вы не понимаете? — пытался я что-то объяснить. — Ром убит, как же мы можем петь?..

А в конце стадиона ни с того, ни с сего вновь принимаются скандировать: «Ро-ма, Ро-ма!» Тут же отчетливо слышен крик: «Деньги верните!» И, словно издеваясь, несколько человек начинают скандировать по-новому: «День-ги, день-ги!», и именно этот рев, подхваченный многими, подавляет все остальные звуки: «День-ги!!!»

И тут человеческая масса прорвала милицейское оцепление, и вспучилась тысячами рук прямо под сценой. Я не знаю, что за психоз овладел ими, но уверен, если бы они дотянулись, они бы нас растерзали.

Клен, Смур и Джим, стоя на краю, сдерживали натиск, тыча пылающими вниз факелами. В надежде тоже чем-нибудь вооружиться, я бросился за портрет и наткнулся там на пожарный бак со сложенным кольцами прорезиненным рукавом (видно его поставили тут, узнав о затее Рома спалить этот огромный картонный щит). Одной рукой я схватил брандспойт и направил его на огонь, а другой — до упора нажал рычаг на баке.

Струя пены вылетела с такой силой, что я едва удержался на ногах. Она пробила покоробившийся картон портрета насквозь, образовав в нем полутораметровое отверстие. Я выскочил через эту дыру на авансцену и ударил пеной по первым рядам. Я хлестал ею, как гигантским бичом, мало что соображая, только выкрикивая азартно:

— Вот вам! Суки! Нате!..

Я очнулся, лишь услышав грохот за спиной. Прогорев и потеряв прочность, обрушились, державшие портрет, леса. Многометровый сноп искр устремился в ночное небо. Рукав, обмякнув, повис, как глупая кишка: его перебили рухнувшие обгорелые брусья. Из центра пылающей груды с шипением и треском взметнулось ввысь облако густого пара.

Толпа напирала. Бросив бесполезный теперь рукав, я выдернул из кармана кожаной куртки трофейный севостьяновский пистолет, о котором совсем забыл, взвел и, подняв вверх, несколько раз нажал на курок. Все получилось, как на недавнем представлении «Дребезгов»: я попал в прожектор, и после оглушительного грохота выстрелов послышался звон сыпящегося стекла. Толпа слегка подалась назад и притихла. Этой короткой паузы нам хватило, чтобы обогнув тлеющую груду обломков, сбежать с подмостков с обратной стороны.

Миновав фургончики с реквизитом, милицейские машины и филармонические автобусы, через служебные ворота стадиона мы выбрались на шоссе. Тачку поймали быстро и, сев в нее, некоторое время подавленно молчали. Все вышло в точности, как предсказывал Смур. Но он, конечно, и сам был этому не рад:

— Да. Не вышло из нас спасителей человечества, — первым нарушил он молчание.

— Почему они все-таки не поверили нам? — искренне недоумевал Клен.

— А просто потому, что они — гады, свиньи, быдло паршивое, — спокойно объяснил ему Джим.

— Ну-ну, сам-то ты кто? — урезонил его Эдик. — Кто ты такой, чтобы тебе верили? Чтобы нам верили, нам нужно начать жизнь заново и прожить ее совсем не так. К тому же, мы чуть не на каждом концерте бунтуем против чего-нибудь, а после — расходимся по домам…

— А по-моему, — вставил свое слово тупой Клен, — просто времени было мало на репетицию, вот и вышла халява…

— Да ты хоть год готовься, то же самое было бы, — возразил Смур. — Не те времена. Это лет десять-пятнадцать назад ходили на концерты, чтобы набраться новых идей — запрещенных, «подпольных». Вот тогда нам верили. А теперь все, что можно сказать — сказано. Люди ходят развлечься. И платят за это. А ты знаешь ведь, какая жизнь сейчас. И мы от них же еще чего-то требовать начали…

— Давай, давай, накручивай, — возмутился Джим, — по-твоему, выходит, это мы — свиньи, а не они.

— Что они — свиньи, в этом я не сомневаюсь, — усмехнувшись, заверил его Смур, — вопрос только, кто в этом виноват? Не мы ли, в числе прочих?

Но доспорить они не успели: тачка поравнялась с моим домом.

— …Ты считаешь, мы сделали все, что могли? — спросил я Эдика, когда мы расположились в креслах и закурили.

— Что касается благородных порывов, думаю, все. А вот, что касается твоей личной безопасности… Зря ты дядю Севу еще там не придушил.

— Ты бы сделал это на моем месте?

— Вряд ли.

— Вот то-то же.

— И что будет дальше? — просто спросил Клен.

Я глянул на часы:

— До начала трудовой недели осталось четыре часа. Сотрудники придут в лабораторию и найдут там Севостьянова. Не знаю уж, как он будет выкручиваться, но, я уверен, выкрутится. И вскоре снова начнет охотиться на меня. Не сам, скорее всего, а внедряясь в каких-нибудь обколовшихся торчков. А может и управляя очередным трупом.

Джима передернуло от омерзения. Он зябко потер руки и спросил:

— Слушай, а этот Гриднев, как он тебе показался?

— Умный, по-моему, мужик. Только ограниченный.

— А может быть стоит к нему дернуться?

— На предмет?..

Но Джим не успел ответить, потому что вдруг взорвался мой сумасшедший телефон. В четыре утра. Я выругался, подошел к столику и снял трубку:

— Да?

— Это Николай Крот?

— Да, он самый.

— Наконец-то! Я ищу вас уже несколько часов.

— Кто это — я?

— Я — Гриднев, следователь, вы помните меня?

Я закрыл ладонью микрофон трубки и шепнул ребятам: «Гриднев. Долго будет жить», а потом ответил ему: