Роисся вперде. Фантастическая повесть - [4]

Снились ей, впрочем, совсем не крысы. Снились ей похороны Карпова на каком-то (не на том ли, которое они дважды проезжали?) старом кладбище, и она сама — молодая, как сейчас, но какая-то совсем другая, незнакомая. Карпова она побоялась будить, а он ее разбудил, показал мокрую подушку — оказалось, она плакала во сне. Пока Марина думала, что скажет мужу по поводу этих слез, Карпов заснул. Марина вытерла слезы и тоже заснула, больше ей ничего не снилось.

4

Утром в дверь позвонили; открыла Марина. Как в первый день, пришел Геннадий с молоком. От тети Кати Марина знала, что Геннадий — военный пенсионер, у которого здесь жили родители, и к которым он, холостой и непутевый, выйдя на пенсию, переехал жить в 1991 году. Родители вскоре умерли, теперь Геннадий живет один, разводит кур, но главное — служит эдаким хранителем почти полностью умерших поселковых традиций. Распространяет по поселку новости и сплетни, вводит приезжих в курс дела — что здесь как устроено, — делает замечания подросткам и неправильно паркующимся водителям, — в общем, не дает поселку превратиться в простое сборище городских пятиэтажек посреди степи.

Вот и сейчас он принес не только молоко, но и важное сообщение — директор института, член-корреспондент Российской академии естественных наук Елена Николаевна Горская, у которой сегодня день рождения, будет рада видеть у себя на торжестве и господина Карпова с супругой — она хоть и не помнит карповского дедушку, но не сомневается, что его внук — очень хороший человек, который обязательно станет добрым другом всех сотрудников института.

Когда Марина передала послание мужу, он сразу сказал, что не собирается ни на какой день рождения, что у него сегодня запланирован важный эксперимент, и он не намерен жертвовать им ради каких-то незнакомых людей, которые хотят на него посмотреть. Но Марина объяснила Карпову, что он идиот, и если он хочет прожить здесь хоть месяц, то обязан выстроить правильные отношения с местными уважаемыми людьми и просто людьми, и если люди хотят его видеть, он должен пойти им навстречу, а то на него будут показывать пальцем, — почему-то именно аргумент про палец произвел на Карпова впечатление, он уныло спросил, нужно ли идти в костюме, Марина засмеялась — в общем, инцидент был исчерпан.

От дома к институту вела вымощенная желтым ракушечником дорожка, обсаженная слева и справа обкомовскими голубыми елями, свидетельствующими о том, что когда-то у института все было хорошо. Длина дорожки — не больше ста метров, идти — минуты полторы, но Карповы, конечно, все равно опоздали, причем Марина была уверена, что виноват был муж, слишком долго отмывавший с себя в ванной запахи своего крысятника, а Карпов думал, что Марина слишком долго красилась. Впрочем, ни муж, ни жена друг на друга не сердились, потому что, в самом деле, что такого в опоздании на какое-то необязательное торжество? Это же не самолет, в конце концов.

Когда они вошли в актовый зал института, со сцены которого какой-то толстячок в очках читал доклад о научных заслугах уважаемой Елены Николаевны (вслушавшись в бубнеж толстячка, Карпов быстро понял, что никаких особенных заслуг у директорши нет), публика в зале — люди, очевидно, давно и хорошо друг с другом знакомые, — конечно, сразу переключилась на эту пару, и Марине было неуютно сидеть под взглядами полутора сотен пар глаз, к каждой из которых прилагался страдающий от дефицита сплетен рот. Марина понимала, что уже завтра добрый Геннадий расскажет ей все, что институтские женщины думают о ее платье и прическе, и Карпов, видимо, тоже что-то такое чувствовал, потому что в какой-то момент взял жену за руку и несильно сжал ее — не волнуйся, мол.

Толстячок между тем уступил место на сцене казачьему хору — очевидно, состоящему из сотрудников института, потому что картузы и гимнастерки как-то не очень подходили к очкастым физиономиям поющих мужчин, да и нестройность их пения свидетельствовала о том, что казаки учились петь на каком-нибудь Грушинском фестивале. Пели заздравную, из которой можно было разобрать словосочетание «Елена Николаевна», навязчиво звучавшее в припеве. Казакам, впрочем, хлопали веселее, чем докладчику, которого, как Марина уже знала из разговора сидящих сзади двух женщин, звали Вячеславом Кирилловичем, и заведовал он в институте не чем-нибудь, а нанотехнологиями, что, в свою очередь, служило знаком прогрессивности и современности и всего института, и лично директорши.

В том, что Елена Николаевна - женщина прогрессивная и современная, Карпов смог убедиться и сам, когда уже после торжественной части, на банкете в зимнем саду (приглашены туда были, естественно, не все, но чету Карповых увлекла за собой — «Обязательно-обязательно», — симпатичная молодая блондинка с огромными накладными ногтями — вероятно, секретарша). Не зная никого из присутствующих, Карпов и Марина чувствовали себя на этом празднике не очень уютно и спасались какими-то несмешными байками из московской жизни, которых, не рассказанных, у них, оказывается, скопилось великое множество — то, что в Москве было повседневностью, в этом зимнем саду звучало как истории из инопланетной жизни, и Марина, которая еще не поняла, нравится ли ей быть инопланетянкой, рассказывала мужу про таксистов и официанток, коллег и начальников, каких-то незнакомых Карпову своих знакомых, и он даже начал скучать по тому городу, вырваться из которого он так мечтал еще две недели назад.