Родовая земля - [51]

— Ты хотел убить человека? — Елена вспомнила брата Василия; ей стало грустно и досадно.

— Убить? — вроде как удивился Виссарион. — Н-да, Елена, выходит, что хотел убить. Но судьба, видимо, смилостивилась надо мной. Чист. Н-да, чист. Теперь понимаю: со всей этой сворой можно бороться иначе.

— Как же без начальников жить?

— Видишь ли, Елена, человек рождён свободным — таковым ему жить и умереть. А все эти начальники, особенно самый главный — бог, мешают нам стать по-настоящему свободными и раскрепощёнными.

— Бог мешает? — искренне удивилась Елена. — Ты, помню, христосовался со мной и праздновал Пасху со всеми.

— Дань обычаю, Елена. А всё же бога нет. Нет! Ежели бы он был, то не допустил бы того, что современный человек живёт хуже скотов. Все живут хуже скотов, и бедные и богатые, и умные и дураки, и учёные и неграмотные, и счастливые и бессчастные. Да, да, да! Увы! Я пожил в больших городах — видел, видел!

— Бога нет? — тихо переспросила Елена.

— Нет! И весь этот старый уклад жизни необходимо разрушить. Разрушить без пощады! Нужна вселенская революция, и она произойдёт.

— Разрушить, — задумчиво произнесла Елена без вопроса или утверждения.

— Теперь — ты моя богиня, Елена. Я забрёл к тебе, — улыбнулся он, — в твою судьбу. Надеюсь, не прогонишь?

— Я твоя богиня?

Виссарион осторожно взял её ладонь в свою мягкую руку и стал касаться её сухими губами. Елена не сопротивлялась, только повернула голову к дороге и дому. Перед глазами покачнулось небо и озеро звёзд. Исчезло Зимовейное с его избами, амбарами, овинами, поскотинами, причалами и дорогой, упирающейся в сопку на краю деревни. Елена ощутила возле лица чужое тёплое дыхание, услышала неразборчивый шёпот, смелое прикосновение руки.

— Елена, я тебя люблю. Сама судьба несёт нас друг к другу. Но нужен ли я тебе? Не молчи, ответь, прошу. Умоляю!

— Да, — шепнула она. — Но неужели ты не любил раньше? Ты такой завлекательный мужчина. Неужели монашествовал?

— Может быть, и любил. Но знаешь, чем отличается настоящее вино от поддельного, плохого? В нём нет ни грамма воды, примеси. Один только сок солнца, — так говорил дед мой, опытный винодел, когда я приезжал к нему на берег моря. От настоящего вина хмелеешь быстро, почти сразу. На Пасху я увидел тебя — и стал пьян. На всю, на всю оставшуюся жизнь.

— Пьян? — И Елена вспомнила свои приятные, захватывающие ощущения мнимого хмеля той поры. Чему-то своему улыбнулась, наполовину прикрыв лицо платком.

— Пьян. Очарован…

— Т-с-с-с, нас могут услышать.

— Пусть слышат! Я тебя люблю!

Елена ласково закрыла его губы ладонью.

38

Артельщики до зари уходили в море, и весь день в охотниковском дворе стояла привычная, наполненная до краёв заботами тишина ожидания. Елена вместе с Дарьей в сумерках провожала мужиков за воротами, ловила на себе настойчивые взгляды Виссариона. Только когда все рыбаки цепочкой уходили к берегу, скрывались в темени, Виссарион торопливо, но страстно шептал ей:

— Люблю тебя.

— Любишь?

— Люблю, люблю…

— Тихо. Родной, любимый, ступай же с Богом, — шептала она. — Мужики, слышно, уже вёсла вставили в уключины.

Одним вечером в ворота вошёл Михаил Григорьевич. Елена увидела отца — вздрогнула, но заставила себя улыбнуться. Отец показался Елене человеком из прошлого, не чужим, а именно человеком из прошлого, в которое она уже не могла и не хотела возвращаться.

Михаил Григорьевич был одет в плотного сукна поддёвку, в начищенные до блеска яловые сапоги с высоким голенищем, в серые чесучовые брюки. Весь он был крепкий. Из-под лохматинок седовато-белёсых бровей поверх взглянул на дочь, на её склонённую голову, похлопал её по спине, чуть отстранил от себя, но в лицо не заглянул — скользнул взглядом по лицам мужиков, на секунду-другую задержался заострившимися глазами на Виссарионе.

— Ждал-ждал, братка, рыбку от тебя, да вот сам прикатил. Да дочери пора, одначе, до дому. Загостевалась, чай. — Братья приобнялись.

Весь вечер Михаил Григорьевич хитро — как бы между делом — выспрашивал Ивановых домочадцев, как вела себя Елена, но никто ничего ясного ему не сообщил. Дарья шепнула Елене:

— Михайла, батька твой, чиво-то усёк, лисовин лукавый.

— Ай, — отмахнулась Елена, приподнимая счастливое лицо. — Чего уж теперь!

Утром Елена и отец уезжали, с ними направлялось в город две подводы копчёной и свежей рыбы, шкурок белька, кули с кедровым орехом, лечебными травами и бадья со смолой. Виссарион уловил минутку, когда Елена оказалась на крыльце одна, прикрытая влажными потёмками, спросил, теряя голос и сжимая в замке свои тонкие длинные пальцы:

— Моя ли ты, Елена? Ещё раз, ещё раз хочу слышать!

Она, озираясь, мгновенно ответила:

— Твоя. А то как же? — И, путаясь в подоле и нижних юбках, сбежала по ступенькам к запряжённой за воротами пролётке, на кожаном широком сиденье которой уже сидел нетерпеливый отец. Он сдержанно и строго прощался с уходившими в море мужиками, кому пожимая руку, а для кого слегка приподнимая картуз.

У влюблённых уже был твёрдый уговор: в марте заканчивается срок ссылки Виссариона, и они вместе уезжают в Грузию, потом — в столицу. А пока — недели через две Виссарион во что бы то ни стало (деньги для взяток имелись) переведётся в Иркутск, снимет жильё, и Елена перейдёт жить к нему гражданским браком.