Родом из Переделкино - [54]

А в 1945–1946 гг., при замершем от неожиданности переполненном зале, бывший фельдмаршал гитлеровской армии появляется на трибуне Нюрнбергского процесса, с которой произносит обвинительную речь в адрес нацизма и его главарей, ввергших Германию в бесчеловечную бойню.

Последние годы жизни, с 1953 по 1957 г., Фридрих фон Паулюс проводит в ГДР.

* * *

Человеческая трагедия, которую пережил Паулюс, легла в основу повести Н. Вирты «Катастрофа». Эта повесть в большей степени отражает внутреннюю метаморфозу в мыслях и взглядах бывшего фельдмаршала, чем летопись сражения, которое он проиграл.

* * *

В марте 1943 года, оставаясь до конца битвы на Волге в армии Чуйкова, отец возвратился в Москву. Это было счастье, что он вырвался оттуда живым, но вернулся он очень больным. Несмотря на то что как специальный корреспондент центральных газет он и находился на довольствии при штабе армии, но, видимо, и тот рацион, который он там получал, был для него губительным. Надо сказать, что отец был человеком совершенно непьющим, и это было плохо, потому что в той фронтовой обстановке стопка обжигающего спирта и ему пошла бы на пользу. Отцу необходимо было нормальное питание, так как его постоянно мучили боли в животе, и моя мама, оставив нас с бабушкой в Ташкенте, срочно выехала к нему в Москву. С собой она везла мешок риса, лук, чеснок, изюм. Отец получал какие-то продукты из своего армейского пайка, и их жизнь как-то наладилась.

* * *

Фронтовой опыт вскоре становится совершенно необходимым моему отцу для работы. В 1946 году он получает государственный заказ на создание сценария для двухсерийного фильма о Сталинградской битве. Заказ этот, надо полагать, исходил с самого верха. Мне удалось раскопать в архивах интересную запись в дневниках отца:

«В 1946 году написал сценарий «Сталинградская битва», который был одобрен товарищем Сталиным 9 марта 1947 года, утвержден и запущен в производство» (Автобиография, 5 июня 1947 г., отдел рукописей Ленинской библиотеки, ф. № 198).

Товарищу Сталину было явно небезразлично, каким именно он будет представлен будущим зрителям, а ими должна была быть вся страна. На сей раз верховный цензор был, видимо, в целом удовлетворен прочитанным, а некоторые его замечания, которые он сделал красным карандашом, были не принципиальными – в основном они отражали вкусы вождя, когда он заменял эпитеты, характеризующие его самого, в сторону более превосходных степеней.

Но вот дело дошло до фамилии одного из действующих лиц сценария – генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина, он был начальником штаба в армии Чуйкова, – и Сталин по какой-то неведомой причине с таким нажимом вычеркивает ее красным карандашом, что сдирает бумагу. Этот росчерк генералиссимуса роковым образом отразился на судьбе Константина Федоровича Телегина. В 1948 году он был арестован в лесу, на охоте, где на него устроили настоящую облаву, и отвезен прямо в охотничьем облачении на Лубянку.

Мой отец познакомился с К.Ф. Телегиным в окопах Сталинграда. Однажды в траншее, поблизости от командного пункта, отец со своей неразлучной «Лейкой» слишком сильно высунулся над бруствером, чтобы запечатлеть какой-то кадр, когда кто-то властной рукой резко сдернул его обратно вниз. Вслед за ним на дно траншеи посыпались комья земли от пулеметной очереди. Генерал в самых крепких выражениях обругал чересчур ретивого корреспондента, который смущенно представился ему. Отец считал К.Ф. Телегина своим спасителем, возможно не без оснований, и после войны генерал с женой и дочерью нередко наведывались к нам в Переделкино. Обе женщины, я помню, были очень миловидны, нарядны и с очаровательной застенчивостью держались в тени своего представительного мужа и отца. Генерал любил погулять – шумно и широко. В компанию К.Ф. Телегину мои родители чаще всего приглашали Павла Филипповича Нилина и Ивана Тимофеевича Спирина, знаменитого летчика, снявшего со своей командой папанинцев с льдины.

П.Ф. Нилин – огромный, слегка неуклюжий из-за поврежденной, кажется простреленной, ноги, этакий сибирский медведь, – был прекрасным рассказчиком. После своей всегдашней присказки «вообще, значит, так...» он пускался в столь красочное изложение какой-нибудь истории из своей богатой биографии бывшего сотрудника уголовного розыска Иркутской области, что гости, затаив дыхание, готовы были слушать его до бесконечности, забывая, к огорчению моей мамы и бабушки, про всякое угощение, давно уже дожидавшееся своей очереди... Под видимостью легкой иронии в каждом его слове сквозил злой сарказм – Нилин издевался над человеческой глупостью, которая завела людей в такой тупик, где было лишь взаимное уничтожение, подлость и ненависть. Во всяком случае именно такой предстает перед читателем Гражданская война в повестях Нилина «Жестокость» и «Испытательный срок». (Достав с полки его однотомник, чтобы перепроверить свои давние ощущения, я обнаружила дарственную надпись от Павла Филипповича, датированную 1961 годом. Наша дружба с ним продолжалась долгие годы.)

В летние месяцы после войны, когда обе наши семьи жили в Переделкине, мы с семейством Нилиных общались чуть ли не ежедневно. Папа с Павлом Филипповичем после дневных трудов любили часов в пять, в шесть совершать длинные прогулки. Трогательно было наблюдать, как они удалялись, оживленно жестикулируя, по дороге в сторону Мичуринца, – большой, слегка косолапивший Нилин и рядом с ним невысокий, худощавый отец, – они уже вступили в какой-то бесконечный спор, который у них будет продолжаться до тех пор, пока в сумерки они не вернутся домой, уставшие, но продолжающие полемизировать, и не сядут с этим же разговором пить чай.