Родом из Переделкино - [40]

Прости, прости меня, Прасковья, что я

пришел к тебе такой,

хотелось выпить за здоровье, а вот я пью

за упокой, —

все начинали хлюпать носами, едва сдерживая слезы, – военные песни задевали нас до глубины души... Зоя всегда поражала меня четкостью мышления, организованностью, работоспособностью, а в компании – умением создавать вокруг себя атмосферу непринужденности и дружелюбия.

* * *

Часто мы оказывались вместе на отдыхе в Коктебеле, ходили в бухты и на Карадаг, на вечера в дом Волошина. Засиживались до ночи вокруг костра, слушали песни под чью-нибудь гитару, а иногда на костер приходили поэты и читали стихи. Все сидели, не шелохнувшись, точно околдованные, – южная ночь, звезды, запах полыни и моря, звучат неповторимые и столь знакомые голоса – Ваншенкин, Поженян, Вознесенский, Евтушенко...

Мужскую половину нашей семьи, Бобу, Юру, Леню, старшего сына Бориса, Колю, и нашего сына Максима – связывал еще один спортивный интерес – все они были заядлые теннисисты и пропадали на кортах часами.

* * *

Однажды мы вчетвером – Зоя, Боб, Юра и я – обедали в ресторане московского клуба писателей.

– Я сейчас много общаюсь с молодыми литераторами, – сообщила нам Зоя: она тогда работала в какой-то отборочной комиссии.

– А также с некоторыми поэтами, – мрачно добавил Борис.

У Зои возник роман с Андреем Вознесенским. Вскоре появилась в печати поэма «Оза». Это была любовь. Зоя ушла к Андрею. Все мы переживали за Боба, однако недолго. Через некоторое время он соединился с одной обворожительной блондинкой и по сию пору благополучно живет с ней в Лос-Анджелесе. Отъезд этот был отчасти вынужденный. Когда по возрасту Борису Моисеевичу пришлось распрощаться с карьерой, он, как и многие наши пенсионеры, оказался в тяжелой ситуации. Пенсия мизерная, приходилось сдавать свою прекрасную квартиру на Ордынке, а самим ютиться где-то на задворках. Медицинское обеспечение – явно недостаточное. При таком состоянии личных дел начинаешь обращать внимание на скверный климат, на всеобщее разобщение... И Борис принял нелегкое для себя решение – он с женой уехал из России к дочери в США.

Мы неоднократно навещали его там. Он обосновался на берегу океана, занимается спортом и собой. Экран огромного самого передового телевизора показывает московские новости, а на день рождения собираются друзья – за большим раздвинутым обеденным столом, полным всякой снеди, сидят убеленные сединами, в основном с еврейскими фамилиями лица и, сияя американскими фарфоровыми улыбками, поглощают привычную русскую закуску под водку «Столичная». Удивительная все же страна Америка – как трогательно она заботится обо всех этих весьма преклонного возраста людях, бывших завлабов известнейших наших вузов и предприятий, которые, не щадя своих сил и будучи первоклассными инженерами и докторами наук, денно и нощно трудились над повышением уровня обороноспособности нашей Родины. И что же сулила им старость в России? Двухкомнатная квартира в панельном доме, проржавевшие от долгого стояния на морозе «Жигули» и пенсия в десять тысяч рублей?! А как же лечение, лекарства, отдых и прочее и прочее? Горько все это сознавать...

* * *

С Андреем у Зои началась звездная жизнь. Лирическая поэма «Оза» имела колоссальный успех: имя Зои было у всех на устах, страдающий поэт и прекрасная женщина, воспетая им с такой щемящей нежностью, с такой беззащитностью чувства перед непреодолимостью обстоятельств – этот образ давно уже, со времен Маяковского, не был с такой силой воплощен в нашей поэзии.

Аве, Оза. Ночь или жилье,

Псы ли воют, слизывая слезы,

Слушаю дыхание Твое.

Аве, Оза...

Оробело, как вступают в озеро,

Разве знал я, циник и паяц,

Что любовь – великая боязнь?

Аве, Оза...

Зое посвящены ставшие уже классическими строки, выражающие всю глубину чувств влюбленного в нее поэта:

Бессмертье – как зверинец меж людей.

В нем стонут Анна, Оза, Беатриче...

И каждый может, гогоча и тыча,

Судить тебя и родинки глядеть.

Какая грусть не видеться с тобой,

Какая грусть – увидеться в толкучке...

Многотысячные стадионы вопят и неистовствуют, приветствуя поэта. И он, один на один с возбужденными толпами, удерживает их в плену своей поэзии и не дает выплеснуться наружу накалу эмоций. Андрей читает стихи в своей, одному ему присущей манере, которая так импонирует новому поколению наших сограждан, жаждущих обновления и перемен. Аудитории Политехнического, Лужников и множества других московских подмостков, а также концертных залов, клубов, театров, домов культуры по всей стране не могут вместить восторженную публику, которая ломится, чтобы услышать своих кумиров: Евтушенко, Ахмадулину, Вознесенского, Рождественского. Трудно сказать, кто из них лидировал в то время. Но этот худенький и столь вызывающе юный парнишка (1933 года рождения), Андрей Вознесенский, мог стоически выдержать державный гнев распалившегося генсека на встрече руководителей партии и правительства с представителями творческой интеллигенции 8 марта 1963 года в Кремле. Андрей на трибуне, а позади него потрясающий кулаками Хрущев – этот исторический кадр олицетворяет собой отношение власти ко всем думающим людям советской эпохи. Однако же Андрей не прогнулся, а, выждав паузу, начал читать стихи. И зал поневоле затих – возможно, и правда «красота спасет мир»...