Родом из немец - [3]

Хронологическая последовательность событий, изображенных в предложенных романах, не совпадает с порядком их написания не случайно. Автора интересовали в первую очередь суть и смысл русской усобицы, а потом уже ее предыстория и ее последствия. Поэтому сначала он написал "Войну и людей" (гражданская война), а затем "Зябликов в латах" (первая мировая война) и "Стальной шлем" (эмиграция). И я не уверен, что читать их нужно в хронологической последовательности: "Зяблики в латах" - "Война и люди" - "Стальной шлем". Основной импульс, смысловой толчок для понимания остальных вещей дает все-таки роман "Война и люди".

В этом романе вопрос о том, чему служить русскому человеку, каким долгом ему руководствоваться, из традиционной области умозрений опрокидывается в кровавую явь исторического катаклизма. Вряд ли Россия получила достойную награду и весомую компенсацию за столь катастрофический урок.

В книге Венуса речь идет о побежденных, о тех, кто проиграл, так и не осознав до конца причин своего поражения. Во всяком случае - его закономерности. В самой "белой идее", в романтической идее исполнения национального долга, в отстаивании постулата единой и неделимой России никаких существенных изъянов не обнаруживалось. Казалось, достаточно было хорошо повоевать, а уж за идеи беспокоиться нечего - русскому народу они близки как никакому другому. Идеи, однако, оказались чересчур бесплотными, неосязаемыми, да и неоригинальными. В белом воинстве не поняли даже, что не генералы были в первую очередь нужны для победы, а политики. Что им и доказали большевики.

Первая же страница "Войны и людей" нелицеприятно говорит о том, что "белая идея" имела в гораздо большей степени общеевропейское дворянско-сословное обличие, чем собственно национальный русский характер. Так что не только коммунизм нужно выводить из денационализированной философии, но и русскую мессианскую и имперскую амбицию тоже.

В разгар борьбы на Украине лучший из полков Деникина так, например, встречает добровольно прибывших на службу молодых офицеров: "Мы еще не имели права носить форму Дроздовского полка - малиновые бархатные погоны и фуражку с малиновой же тульей и белым околышем: старые офицеры, особенно "Румынского похода", нас как-то не замечали, и мы чувствовали себя не совсем на месте". Все это очень напоминает начало рассказа Ричарда Олдингтона "Прощайте, воспоминания": "Воплощением красивой лжи войны стали для меня кадеты Сен-Сира, которые поклялись носить в бою свои парадные ярко-малиновые плюмажи,- все до единого человека были они перебиты снайперами в серо-зеленой форме". Ту же фанаберию мы видели и в знаменитом фильме "Чапаев" - психическую атаку каппелевцев, марширующих во весь рост, стройными рядами, с развернутыми знаменами, барабанным боем и трубками в зубах на позиции неприятеля. Оказывается, достаточно двух хорошо налаженных пулеметов, чтобы уничтожить эту музыку и эстетику былых войн. Можно сколько угодно восторгаться всеми этими затеями, можно преклоняться, скажем, перед польскими уланами, летящими с пиками наперевес на немецкие танки, но ни большого смысла, ни чего-то специфически национального в подобных безумствах нет.

Венус превосходно показал эту дегенерирующую романтику и безнадежный апломб российского белого офицерского корпуса: бок о бок с обладателями малиновых бархатных знаков отличия идет в атаку в одних носках - сапоги украли свои же! - герой романа, прапорщик-дроздовец. И никто его драных носков не замечает. Да что не замечает - не видит! Плевать они все хотели на грубую существенность жизни! Они сохраняют к ней "поэтическое отношение"! Пишут что-то вроде: "Вы с крестом, а я с мечом разящим..." XX век уже разошелся вовсю со своими пулеметами, бронепоездами и танками, а у них все еще "разящие мечи". Для них "Деникин и Фенимор Купер - одно и то же".

Но что особенно верно подмечает Венус, так это то, что от подобного ослепляющего душу романтизма один шаг до самой варварской жестокости: "...после боя с конницей Жлобы вспомнил я еще раз стихи юнкера. Было это в середине июня. Степь дымила желтой пылью. Молодой хорунжий с шашкою в руке расправлялся с кучкою пленных. Когда наша подвода подъехала ближе, я узнал в нем бывшего юнкера Рыкова" (того самого сочинителя стихов)...

Впрочем, жестокостей хватало с обеих сторон. Есть несомненная правда и в словах подпоручика Морозова о красных: "...и когда те, что теперь за фронтом, стали дешево расценивать и жизнь, и человека, я назвал их врагами". Это почти то же самое, что запишет вскоре в дневник Александр Блок: "Чего нельзя отнять у большевиков - это их исключительной способности вытравлять быт и уничтожать отдельных людей. Не знаю, плохо это или не особенно. Это - факт".

И все же какая-то надежда, свидетельствует Венус, сохранялась и в белом стане. "...И пусть белый не станет красным, а красный белым,- записывает в дневник подпоручик Морозов. - Но годы гражданской войны откроют наконец наши глаза и белый увидит в красном Ивана, а красный в белом - Петра".

Надежда эта оказалась тщетной: в годы гражданской войны глаза противников не раскрылись, и по "Войне и людям" возникает ощущение, что расстрелянных и повешенных в это время (взятых в плен, заложников и просто людей, не желавших участвовать в бойне) было больше, чем убитых в боях. Достаточно в "Войне и людях" обратить внимание на поручика Горбика, на число его личных жертв.