Родные миры - [85]

Зато я, кажется, окончательно понял, что чувствовал Кварг, когда он уже был Разумом Неспящим, а я — безалаберным и бестолковым шалопаем. И искренне ему тогдашнему посочувствовал.

Сейчас мне было элементарно стыдно за поведение старшего. Нет, с одной стороны ничего совсем уж неприличного они не делали: не целовались и не обнимались подобно шестнадцатилетним протестующим против всего мира подросткам («а ведь могли!» — с содроганием понял я). Но и того, что делали, с лихвой хватало, чтобы усомниться в здравости рассудка обоих.

— Скажите, а это какой-то обычай? Брачный, или ухаживания? — вполголоса поинтересовалась, склонившись ко мне, пожилая женщина, доктор Вероника Владимировна Черемшанская, представленная как филолог-лингвист широкого профиля.

— Угу, называется «два влюблённых идиота», — поморщившись, сообщил я. — Нет, конечно. Мы сами, честно говоря, удивлены подобным поведением наших товарищей; они оба в норме гораздо более сдержанные и воспитанные люди. Может, у них такая реакция на какой-нибудь из местных продуктов? Или на воздух?

— Оставьте вы молодых людей в покое, — благодушным тоном оборвал нас вчерашний профессор-антрополог, взиравший на сладкую парочку со снисходительно-добродушной улыбкой. — Совершенно нормальное поведение для молодожёнов, я бы вообще предложил их отпустить, так сказать, на вольные хлеба и не портить людям самые счастливые дни жизни, но меня не послушают.

— Это вы, Глеб Егорович, по себе судите? — весело поинтересовалась моя соседка.

— Ну, разумеется, — сварливым тоном отозвался политолог Ярослав Дмитриевич Селезнев, мужчина лет сорока с брюзгливо поджатыми губами и с выражением вечного недовольства, запечатлённого в чертах лица. — Товарищ профессор у нас и поныне находит возможным позволять себе вольности.

— Лучше в семьдесят лет обладать шестнадцатилетней душой, чем в шестнадцать — семидесятилетней, — насмешливо отозвался профессор.

— Не обращайте внимания на Селезнева, — громким шёпотом, — таким, который привлекает внимания больше, чем уверенная спокойная речь, — сообщила мне сидящая по другую руку Елена Михайловна Дудкина, доктор биологических наук и очень… необычная женщина. Маленькая, кругленькая и настолько энергичная и проворная, что от неё через две минуты общения начинало рябить в глазах. — Он у нас убеждённый холостяк последние десять лет, с тех пор, как его Алёнка бросила.

— Елена Михайловна! — строгим тоном оборвала её представитель дипломатической службы Алёна Игоревна Турбина. Видимо, та самая? — Не думаю, что нашим гостям это интересно.

— Переживает, — одновременно сообщили мне обе соседки трагическим шёпотом.

Духи!

Может, именно это нормально, и именно я веду себя неправильно? Как-то странно эта Земля на людей действует. Даже наш начальник охраны сидел с таким видом, будто ничего из ряда вон выходящего не происходит, и вот такое поведение светил науки — абсолютная норма.

Нельзя сказать, что подобные отношения окружающих мне не нравились. Скорее, они попадали под определение «слишком замечательно, чтобы быть правдой». Земляне в самом деле напоминали людей из совершенно другого, более совершенного, более радостного мира, чем Брат. Очень сложно было действительно поверить, что мир этот существует, и что мы оказались именно в нём, а всё происходящее — не специально для нас организованный спектакль.

Определённо, мы с Кваргом поменялись ролями. Он чудит, а я пытаюсь вести себя разумно, подхватив павшее знамя его паранойи и осторожности. И оставаться скептиком мне, честно говоря, чем дальше, тем сложнее…

После завтрака мы всей толпой направились за нашим охранником в неизвестном направлении. Кваргу с Ярой, видимо, надоело дурачиться, и после трапезы они вернулись в адекватное состояние. Шли рядом, держась за руки как приличные школьники, и не рвались привлекать чужое внимание. Хотя у них это всё равно получалось плохо: из нашей компании они вызывали у местных самый большой интерес. С синеволосым старшим всё и так понятно, а вот чем их так поразила Яроника, ещё надо было выяснить.

Шли мы довольно долго. Вереницей обыкновенных лифтов и даже самых примитивных лестниц, по широким гулким коридорам, отделанным белым и красным камнем с прожилками, с тяжёлыми старинными дверями по бокам и окнами, прикрытыми полупрозрачными шторами. В общем и целом создавалось ощущение, что мы находимся не в современном исследовательском институте, а в каком-то музее.

— А почему здание не переоборудовали и не оснастили теми же телепортами? — задал я вопрос идущей рядом Черемшанской.

— Потому что памятник архитектуры, — с удовольствием ответила она, явно тяготившаяся молчанием. — Здание не такое уж старое, но, говорят, построено на фундаменте древнего, ещё докосмической эпохи, Университета, выходцы из которого собственно и стояли у истоков покорения космоса. Даже, говорят, на основе тогдашнего проекта; не один в один, но общий вид воссоздан.

— Говорят? — уточнил я.

— Ну, я всё-таки не историк и не архитектор, — рассмеялась она. — За что купила, за то и продаю.

— Это какая-то идиома? — я хмыкнул, имея в виду последнюю фразу.