Родные и знакомые - [12]

После полудня на шум-гам за околицей потянулись люди вроде Самигуллы, — мужчины, уже отрастившие усы. Понаблюдав за веселящейся молодёжью, они сами увлеклись, принялись бороться.

Потом появились и старики.

Степенно, пряча за спиной свою певучую трубочку, подошёл Ахмади-кураист. Магафур, увидев его, взял сырое яйцо, лихо ударил им себе по лбу, протянул разбитое яйцо кураисту:

— На-ка, Ахмади-агай, смажь горло да сыграй нам…

Тот выпил яйцо и заиграл плясовую.

Впрочем, девушки в своём кругу уже давно танцевали под звуки кубыза. Парни посматривали в их сторону, стараясь издали определить, кто танцует, но разглядеть было непросто: круг плотно сомкнут, к тому же на девушках не привычная одежда, а праздничные платья, шали, хакалы [32]; лица у них подрумянены. У иной девчонки хакал свисает до самых колен, ясно, что не свой — взят у матери, тётки или у енгэ. Но как бы там ни было, присутствие девушек украшало игры. Конечно же, каждый из парней держал на примете одну из них, не признаваясь в этом даже ближайшим друзьям. Только Талха крутился возле девушек, не делая секрета из того, на кого он имеет виды. Порой он врывался в их круг, как волк в отару, пытался сплясать, неуклюже помахивая полученным в качестве приза платочком. Едва Фатима вышла танцевать, он вновь разорвал девичий круг, начал приплясывать около неё. Фатима от унижения заплакала. Даже парни возмутились, а девушки побойчей накинулись на Талху:

— Абау [33], страхила, уходи отсюда!

— Он же бешмет свой пришёл показать…

— Ай, какой бешмет! Конный спешится, а пеший ляжет, чтобы получше рассмотреть…

— Видим, видим — куда как богат!

— Только, на беду, когда умом наделяли, он за печкой спал.

— Иди вон к парням, пляши там!

Тем временем к девушкам подошёл Ахмади-кураист.

— Ну-ка, красавицы, покажите ваше искусство, — сказал он ласково. Зазвучал весёлый наигрыш. Но девушки застеснялись, сбились в кучку, потом вытолкнули дочку кураиста.

— Пусть Оркыя начнёт.

Оркыя залилась краской, кинулась обратно, но её не пустили.

— Давай, доченька, подай им пример, — подбодрил отец.

Оркыя, коль уж отец попросил, набралась смелости, быстрыми шажками дважды прошлась по кругу, завертелась волчком. Наигрыш повторялся, поэтому она снова пошла по кругу, плавно поводя руками.

Парни потянулись к новому центру веселья.

— Хорошо идёт отцова дочь! — сказал кто-то из них восхищённо.

— И не говори! Да и как же иначе, раз отец — кураист…

Оркыя, завершив танец, потянула за рукав Фатиму:

— Айда, теперь — ты!

Фатима некоторое время отнекивалась, но подружки настояли — станцевала. А после неё разошлись вовсю и девушки, и парни…

Солнце клонилось к горизонту.

Игры, обернувшиеся небольшим сабантуем, подходили к концу. Оставалась только байга — состязание наездников. В ауле не было прославленных на сабантуях коней. В скачках предстояло участвовать, главным образом, молодняку, объезженному мальчишками, но ещё не познавшему хомута. Поэтому было решено расстояние для скачек установить короче обычного, начать их с околицы Сосновки, от которой до Ташбаткана считалось семь вёрст.

Молодёжь с нетерпением ждала, когда вдали покажутся всадники. Волновались владельцы лошадей, каждый жаждал увидеть впереди свою и заранее готовился торжествовать. Хынсы [34] строили догадки, поскольку среди участвующих в байге не было ни одного испытанного скакуна. Всё же предсказатели сошлись на том, что первым придёт гнедой жеребчик Багау-бая, — у жеребчика неплохая родословная.

Однако ташбатканские знатоки ошиблись. Первым пришёл вовсе не гнедой жеребчик, а двухлетний буланый, принадлежащий Ахмади, отцу Фатимы. Буланый вылетел из-за зелёного мыска, образованного уремой примерно в версте от аула. Его тотчас узнали. Конёк пластал, подобно преследуемой охотником лисице. Вскоре показались остальные скакуны. Жеребчик Багау-бая шёл седьмым, но на повороте у зелёного мыска мальчишка-наездник не удержался, слетел с него. Жеребчик шарахнулся вбок, наступил на упавшие поводья, взвился на дыбы и бешеным галопом помчался вдоль уремы. Угодники Багау-бая заахали:

— Ай, мокроносый! Нашли ж кого посадить на коня! Как бы разгорячённый жеребчик к воде не кинулся…

— Нет, чтобы посадить кого половчее!

— Испортил дело, свинячий сын!

Неудачливый мальчонка поднялся с земли и, потирая рукой ушибленное место, побежал за жеребчиком.

Между тем буланый стрелою, пущенной с тугой тетивы, влетел на майдан. Возбуждённая толпа раздалась, освобождая ему путь, но конёк, испугавшись радостных криков и гвалта, свернул в сторону.

Спустя некоторое время ему на шею повязали одно из полотенец, полученных при сборе хобэ. Народ обступил его со всех сторон. Ещё не успокоившийся конёк стриг ушами, его точёные ноги подрагивали.

— Поводите его, поводите, а то ноги отекут, — посоветовал кто-то из стариков.

Буланого повели в поводу, чтобы остыл. Народ любовался им.

— Вот где, оказывается, конь растёт! Такого, по крайней мере, можно назвать скакуном, — высказал своё мнение Самигулла.

— Да, из этой скотинки что-то получится…

— Из племени Аласабыра он, не иначе, — сказал старик Адгам.

— Пожалуй, — согласился с ним Ахтари-хорунжий, его старший брат.