Родные и знакомые - [108]

Был допрошен и Байгильде. Он упёрся на том, что о делишках жены знать ничего не знает и про письмо Хусаина слышит впервые.

Следователь решил взять Фатиму с Вазифой под стражу, увезти их в город. В ответ на просьбу Ахмади отдать на поруки, следователь пробурчал, что это пока невозможно, а позднее община может похлопотать, собрав подписи и представив ещё какие-то бумаги.

Для арестованных женщин снарядили подводу, и их увезли под охраной жандарма.

На следующий день тело Хусаина предали земле. Мулла Сафа, ничего не объясняя, велел похоронить его не на кладбище, а поодаль, за кладбищенской оградой. Могилу при посильной помощи Ахтари-хорунжего вырыли старик Адгам и Апхалик. Ахсан стоял тут же, но, казалось, не догадывался помочь старшим в их печальной работе. Потрясённый случившимся, он в то же время никак не мог поверить, что его брат мёртв; осознал это в полной мере лишь после того, как обложенное лубками тело Хусаина опустили в яму и вдвинули в могильную нишу.

Вернувшись с похорон домой, Ахсан уткнулся лицом в шинель брата и разрыдался. Безутешно плакала и Хойембикэ.

2

Сунагата захлестнула радость: вдали завиднелись стоящие на пригорках дома Верхней улицы Ташбаткана. Из печных труб в морозное небо поднимался дым. За аулом громоздились хребты, похожие на мосластые лошадиные спины. И от гор, и от приютившегося возле них заснеженного аула веяло спокойствием.

Отрадна сердцу мирная картина! Не гремят вокруг выстрелы, не вздымается земля от снарядных разрывов. Даже охотничьи ружья, подумал Сунагат, не нарушат сейчас тишины в горах, потому что большинство охотников — на войне…

— Во-он синеет Тимер-арка [109], а поближе — Алыпкара [110], — возбуждённо говорил Сунагат, указывая на далёкие хребты, своему спутнику — Тагиру из Тиряклов, мужчине в возрасте, когда уже носят усы.

Они встретились в Уфе на постоялом дворе. Тагир тоже возвращался домой с войны, был отпущен по причине ранения. Два фронтовика быстро нашли общий язык. Выяснилось, что Тагир — двоюродный брат ташбатканского хальфы Мухарряма и связан дальним родством с Хабибуллой, заводским дружком Сунагата. Сунагат рассказал новому приятелю, как ему с Хабибуллой пришлось, спасаясь от жандармов, бежать в Оренбург.

В Уфе спутники наняли подводу, на которой доехали до Богоявленского.

Тимошка, как оказывалось, вернулся на завод и избежал мобилизации. Сунагат отыскал друга на прежней квартире. Тимошка восторженно обнял его, закружил…

— С приездом, старина! Долго добирался?

— Долго — недолго, а вот вернулся.

— Насовсем?

— Насовсем.

— Молодец! Ну, как там, когда эта проклятая война кончится?

— Э, лучше не вспоминать, как там, — свихнуться можно! Два раза меня ранили, еле выкарабкался… А когда кончится — солдату неведомо. Правда, поговаривают, что скоро. Все там устали.

— А кто поговаривает?

— Встретился я в госпитале с одним знакомым, подпоручиком Александром Кулагиным.

— А, знаю его.

— Так вот, даже он, офицер, считает, что дальше война продолжаться не может. В один, говорит, прекрасный день солдаты побросают оружие. Он, конечно, больше нас знает. Были уже, говорит, случаи неповиновения приказу, солдаты отказывались идти в бой.

— А как же, ежели германцы в атаку пойдут?

— В том-то и дело, что и они воевать отказываются. Прямо чудеса! Наши выставляют из окопа палку с белой тряпкой — они тоже. Должно быть, и им война крепко холки натёрла. Да! Я на фронте с Тихоном Ивановым встретился. Помнишь его?

— Ещё бы не помнить! Это ведь он как-то узнал тогда, что легавые напали на мой след, и помог уехать в Орск, устроиться на паровую мельницу. Ну, и как он, в офицеры не выбился?

— Нет, «серая скотинка», как я, — усмехнулся Сунагат. — Он в другой роте служил. Аллах знает, как на наши позиции попал. Листовки принёс. Долго с нами в окопе сидел. И такой, брат, интересный разговор завёл…

— Ну-ну?

— Мы, говорит, третий год муки терпим, а капиталисты наживаются. Наши, говорит, семьи в голоде и холоде страдают, рабочие на фабриках и заводах день и ночь маются… Чтобы кончить войну, говорит, одна дорога: скинуть царя к чёртовой матери, взять власть в рабочие руки. Смелое сердце у человека, я тебе скажу! А листовки он мне отдал…

— И что ты с ними сделал?

— Солдатам ночью, когда спали, за пазухи рассовал. Даже нескольким офицерам в карманы сунул. Такие вот дела на войне. Ну, а здесь как?..

Тимошка рассказал, что работать на заводе стало намного тяжелей, чем прежде.

— Заказов много, а мастеров — раз, два и обчёлся. Немцы и австрийцы куда-то исчезли.

— Ага, значит, избавились от них!

— Давай-ка, скидывай свою скотинью одежду — да на завод, — сказал Тимошка решительно. — Любой мастер тебя в напарники возьмёт.

— Схожу сначала в свой аул. Повидаюсь с родными, поживу с недельку. И дело у меня есть.

— Да, ведь там у тебя Фатимочка!

— И она там, — подтвердил Сунагат. Но, говоря о деле, он имел в виду не только Фатиму. Не выходил у него из головы услышанный в госпитале рассказ Киньябыза, не давал покоя вопрос: что значили слова, сказанные дядей Вагапом перед смертью? Было у Сунагата намерение попытаться выведать что-нибудь у самого Исмагила.