Родной очаг - [49]

Не успела Ганка вверх глянуть, как снова бабка бежит! Платок на ней тот самый, в голубой горошек, зато цветастую кофту скинула, вырядилась в рябую. И вправду, как что-то бабкой крутит да что-то носит ее!

— Ганка, — обратилась Бахурка серьезно, будто решилась поговорить о важном и теперь не отступится. — Ты скажи, только без лукавства… Роика знаешь?

— Степана, что с одним глазом? Кто ж его не знает!

— Нет, ты скажи… Хорошо его знаешь? — не отставала бабка.

— А что с ним? Случилось что?

Бахурка смутилась, а потом сразу:

— Да в примы он ко мне просится!

Ганка так и села, смотрит пораженная на Бахурку. А у той лицо то гаснет, то светлеет — не знает старая, выказывать ей свою радость или затаить.

— Принимайте, коли просится, — ответила Ганка. — А то еще передумает…

— Да он ведь моложе меня на три года! Люди будут смеяться…

— Не будут, потому что он старше вас выглядит.

— Но ведь он в примы…

— Ну что ж? Разве из Роика плохой примак? Ничего, что одно око, зато видит далёко. Да и сторож он, ружье у него… Видите, жил одиночкой, жил, а больше не смог.

— Ну, я его приму, побудет он у меня, — рассуждала Бахурка, — а потом возьмет и бросит. Так меня ж засмеют все, дети пальцем станут показывать, что от меня примак ушел.

— Бабушка, — принялась успокаивать ее Ганка, — еще никого нет, а вы — примак сбежал!

— А разве Роик не такой?

— Кто знает, какой он там.

— Э-э, не успокаивай, все они одинаковы! Ты еще мало знаешь, а я столько перевидела… Сбежит Роик, ей-богу.

— Тогда не принимайте.

Бахурка подозрительно взглянула на Ганку — а почему это ты советуешь не принимать? Не потому ли, что у самой никого нет? Ганка уловила эту подозрительность, рассердилась и на Бахурку, и на себя. Сделала вид, что занята, что некогда ей болтать. А бабка, все еще подозрительно поглядывая на хозяйку, задом-задом подвинулась к двери, проворно выскочила во двор. «Ну, — решила Ганка, — если еще придет, запрусь и не пущу. А то взбредет ей в голову, что хочу отбить сторожа».

Запереться не заперлась, а только вышла на огород, только согнулась с тяпкой, как снова Бахурка! На этот раз уже не переодевалась, зато снова сияла.

— Ганка, а что я тебе скажу, слышишь?..

Ганка согнулась, полет.

— Только ты никому ни гугу, хорошо? — и дальше стрекочет Бахурка. — Пришел он ко мне вчера, немного выпил, а потом… — Бахурка засмеялась и прикрыла ладонью рот. — А потом подвигается вот так по лавке, подвигается, — она снова засмеялась, — и говорит: «Ты, бабка, хоть и не семнадцатка, но еще многим семнадцаткам нос утрешь». Вот же черт старый, а?

Ганка согнулась еще сильнее, орудует тяпкой, на Бахурку и не смотрит. А та:

— Утру или не утру, но разве теперь девчата такие, как мы когда-то были? Ага, как бы не так! Теперь ничего не понимают и не умеют: ни кудель прясть, ни полотно белить, а уж к вышиванию ни у кого руки не лежат. Ну, еще ты, Ганка, славной девушкой была, что правда, то правда, а остальные — полова, не девчата. Они и засмеяться не могут как следует, и ногой ступить.

Ганка все полола, не поддакивая и не возражая. Пусть себе старая потреплет языком, если охота, если от этого ей утешение.

— И вести себя как должно нынче девчата не умеют. Вон у Кати Мурашко уже сколько женихов побывало? Молодая девушка, а так распаскудилась. Разве ж я такая, как она?

Ганке бы и дальше молчать, а она возьми и засмейся.

Бахурка спросила удивленно:

— Смешного объелась или надо мной смеешься?

— Объелась смешного, баба, не обращайте внимания.

Бахурка гордо поджала тоненькие губы и словно раздумывала: рассердиться на Ганку сейчас или на потом отложить. Должно быть, решила отложить и снова принялась рассказывать про нынешних девчат. Ганка полола согнувшись, думая лишь об одном: только бы не прыснуть — ведь забот не оберешься.

Несколько дней обходила бабку, где только видела. Бахурка и домой наведывалась, но Ганка или пряталась, или запиралась. Не хотела видеть старую, не хотела давать ей никаких советов: потом такое может быть, что и беды не миновать. Это только со стороны кажется, что Бахурка слабенькая да смирная, но когда дело дошло до жениханья да любви на старости лет, она готова всех считать врагами и соперницами.

Пряталась Ганка от бабки, а потом видит, что бабка тоже стала прятаться.

«Э-э, тут что-то не так», — подумала Ганка и зашла однажды к Бахурке. Старая сама мазала доливку, в хате пахло влажной глиной и кизяками.

— Зашла спросить, уж не болит ли у вас что…

— Болит, — невесело ответила Бахурка.

— А что?

— Все болит. Вот так, где только ни трону рукой — везде печет.

— Уж не простыли где?

— Не знаю. Может, и простыла. Делала всякие натирания, не помогает.

И снова принялась мазать доливку. И оттого что была печальна, казалась она Ганке совсем старой. Сгорбленная, худенькая, не волосы на голове, а седая печаль. У Ганки дыхание перехватило, будто на самую себя сейчас посмотрела…

— Бабушка, — заговорила через минуту, чтобы как-то развеселить Бахурку и себя. — А как там ваш ухажер, а?

— Какой? — удивленно спросила Бахурка.

— Да Роик, Степан, — не менее удивленно напомнила ей Ганка.

— А-а, — протянула Бахурка. — На что мне тот лодырь сдался! Да он еще и слепой на один глаз.