Родники - [21]
Отец обминал куличик обеими руками, постукивал им по полу, и старая земля отваливалась.
— Вот как тесно было корням, — говорил он, — смотри, как переплелись! Вот мы их сейчас распутаем немножко.
Он отгибал корни, а некоторые из них подрезал и отбрасывал.
— Ну, теперь берись за работу. Ставь сюда на пол новый горшок. Положи маленький черепок на отверстие в донышке: это чтобы земля не высыпалась. Теперь давай две горсточки песка.
Он опускал растение с освобождёнными корнями в новый большой горшок, где корням было совсем свободно, а я засыпала корни свежей землёй, придавливая слегка пальцами.
— Ну вот и хорошо. Молодчика! — говорил он. — Девочка — первый сорт!
Слышать это было очень приятно, как и видеть растение в новом горшке. Блестящие листья ожившего цветка свободно размещались над лилово-чёрной землёй, и это освобождение бедного, стиснутого растения радовало нас обоих.
Маленькие растеньица отец пропускал между указательным и средним пальцами, перевёртывал плошку на ладонь, и горшок снимался сверху, как колпачок. Это уж был просто фокус.
— Фокус-покус! — говорил он.
По вечерам отец подходил к столу, зажигал керосиновую лампу под четырёхугольным абажуром — она называлась «конторская» — и придвигал к себе счёты и тоже «конторские» книги. Они были длинные, толстые, испещрённые столбиками цифр. Засыпая, я каждый вечер видела освещенное огнём лампы склонённое над столом его лицо.
Нет, никогда не сидели праздно за столом отец и мать, всегда они оба делали какую-нибудь работу, ничего не приходило к нам в дом без их труда.
Только в самом раннем детстве я думала, что одна загадочная вещь всё-таки появляется сама. Праздники я узнавала по тому, что накануне мама убирала комнату тщательнее, чем всегда, и с вечера ставила тесто в большой жёлтой макитре. Я очень любила смотреть, как она это делает.
Засучив рукава и подвязав передник, мать доставала пакет с мукой, банки с солью и сахаром, дрожжи, несколько яиц, наливала тёплую воду в большую глиняную макитру, подсыпала туда все по порядку и вымешивала узкой деревянной весёлкой. Потом она накрывала макитру чистым полотенцем, снимала передник и уходила из кухни, говоря: «Пойдём, тебе пора спать».
Но я догадывалась, что, когда я засну, мама выйдет в кухню и, как делала в сказке Василиса Прекрасная, сложит всё приготовленное в печку. Потом она вернётся в комнату, отколет шпильки, заплетёт потуже длинную свою косу и спокойно ляжет спать. Наутро она встанет весёлая, чистая, быстрая, откинет моё одеяло и скажет: «А ну, вставай, посмотри-ка, что там появилось у нас!»
И на столе в кухне будет стоять необыкновенный, высокий душистый хлеб с красивыми украшениями — городками — наверху. Это принесут маме, как приносили Василисе Прекрасной, по её приказанию, хлеб, какой она едала у своего батюшки. Об этом рассказывалось в сказке. Вот появление этого замечательного хлеба и казалось загадочным.
Однажды перед днём моего рождения я проснулась ночью. Что-то разбудило меня. У противоположной стены на большой кровати спал отец, а матери около него не было. В кухне слышались её шаги: наверно, сейчас она как раз высыпает в печку всё приготовленное! Я потихоньку слезла с кровати, подошла к двери в кухню и открыла её.
В русской печке, которую редко топили, ярко горел огонь. У стола перед посиневшим на рассвете окном стояла мать и неловко раскатывала мягкое тесто. Руки её так и мелькали над столом. Увидев меня на пороге, она обернулась ко мне, спросила, улыбаясь: «Что же ты не спишь?» — и, вытянув длинную полосу теста, быстро свила её жгутом и положила на стол красивый крендель.
— Это ты сама делаешь? — спросила я. — А я думала…
— Что же ты думала?
Не зная, как ответить, я спросила ещё:
— А почему ты ночью встаёшь?
— Во-первых, сейчас уже утро, — ответила мама, — а встала я рано потому, что днём мне будет некогда.
И в самом деле, днём ей всегда бывало некогда: в будни она шила, готовила, убирала комнату, а в праздник приходил кто-нибудь из тех людей, которых я помню с детства.
В ту ночь мама посадила меня в кухне на сундуке и накинула мне на плечи свой большой платок. И хотя я ясно видела, что мягкое, пышное тесто подхватывают, выкатывают и разрезают ловкие мамины руки, что это её голова с большой русой косой наклоняется над столом, мне она всё-таки казалась Василисой Прекрасной, одарённой чудесным умением делать вкусный хлеб из белой сыпучей муки.
Огонь, струящийся в печи, лизал верхний её тёмный свод, и свод прокаливался, становился светлым. Золотые, жаркие поленья разваливались и потрескивали, обдавая жаром моё повёрнутое к печи лицо. В чугун с водой падал огненный уголёк и с шипением угасал, а на тёмную поверхность воды ложились отсветы пламени.
Мать быстро раскатывала тесто на столе, иногда ласково взглядывая на меня, и не прогоняла спать. На чёрных листах перед ней смешно надувались, делались пышными и толстыми причудливо завитые плюшки.
— Тесто всегда так «подходит», — сказала мама. — Потрогай, какое оно стало мягкое.
И я потрогала пальнем мягкое, но упругое тесто.
Потом она разбросала по всему поду печи золотые угли, прикрыла печь заслонкой, и, когда — очень скоро — угли померкли, она разгребла их и стала сажать сначала плюшки, а за ними нарядный каравай.
