Родник - [7]

В тот день я решил съездить к господину М. в Тасонотёфу. М. был писателем, пользующимся большой популярностью у молодежи и выпустившим за свою долгую творческую жизнь изрядное количество книг. Я хотел просить его о переиздании одного его романа. Уверенности в том, что удастся получить одобрение руководства, у меня не было, но в издательстве, против ожиданий, все прошло гладко, и особых трудностей на пути осуществления своего плана я не встретил. Оставалось только попытаться достигнуть договоренности с автором.

Первое, что я увидел, сойдя с поезда на станции Тасонотёфу, была цветочная клумба посреди площади. Ухаживали за ней, как видно, плохо – все цветы заросли травой. Я присел на бетонный барьер, окружавший клумбу, чтобы немного передохнуть. Отсюда до дома М. было уже совсем близко.

Некоторое время мне пришлось ждать в прихожей. Наконец вместо самого М. появилась молодая женщина и с огорченным видом объявила, что господин М. не может меня принять. Стало ясно, что ничего не выйдет. Настаивать и упрашивать было бесполезно. Я предпочел тихо удалиться.

Не торопясь шел я обратно на станцию. Домой вернулся уже под вечер. Когда я открывал калитку, меня окликнула какая-то девушка. Она спрашивала, где живет Исии. Я указал ей на дом вдовы с двумя детьми. Раньше такие девицы захаживали только в номера Суда, а теперь повадились ходить и к Исидзима. Поскольку в доме было всего две небольших комнатки, во время визитов детей отправляли погулять во двор. В руках у них вечно были хлеб, шоколад и прочие дефицитные вещи, которых мы достать не могли, – разумеется, то были подарки от девиц легкого поведения.

Вдова работала, по ее словам, уборщицей где-то в больнице, но не прочь была заработать еще тем же способом, что и Суда с их номерами, то есть сдавая комнатки для свиданий. Трудно сказать, сколько она с этого имела. Во всяком случае, девицы к ней приходили часто, а вслед за ними или вместе с ними являлись парни, с виду похожие на американских солдат. Правда, такого шума, как в номерах Суда, они не поднимали. Может быть, потому, что заведение было нелегальное. Тем не менее оно существовало у нас прямо под боком.

Нет ничего удивительного в том, что спрос на комнаты был достаточно велик. Во время бомбежек сгорело много домов, и мест для любовных свиданий заметно поубавилось.

Я и удивлялся, и сердился на вдову Исидзима за то, что она решилась открыть такой промысел. Дом Исидзима, вплотную примыкавший к нашему, казался гораздо ближе, чем номера Суда, расположенные через проулок и выходящие на заднюю стену нашего дома. Естественно, все, что происходило рядом, и воспринималось острее.

– В таком квартале, как наш, – и открыть дом свиданий! Да что она себе позволяет! – ворчал я.

– Но ведь ей же одной надо двух сыновей поднять. Все соседи это понимают, вот и помалкивают, – урезонивала меня Хироко.

Я, кажется, начинал испытывать к вдове то же чувство, что покойная госпожа Итихара питала к Суда. Чувство было такое, будто лично мне нанесли оскорбление.

– С одной стороны номера Суда, с другой теперь еще новый притон. Просто некуда деваться!..

Однако по здравом размышлении я тоже решил не поднимать особого шума. Как-никак и мы ведь жили на продуктах с черного рынка.

Между тем жена Такэмото, того самого, о котором Хироко упоминала, нахваливая его бомбоубежище, посреди всего этого бедлама тихо и незаметно угасла. Во всяком случае, так я воспринял ее смерть, хотя сам и не был у ложа в тот час, когда бедняжка испустила дух.

Забор, отделявший особняк Такэмото от наших пятистенков, давно завалился – вместо него стояли в ряд десять-двенадцать криптомерии. Между деревьями виднелись земляная насыпь над бомбоубежищем и ведущая вниз лестница.

Дом Такэмото занимал передний угол в четырехугольнике, где задний угол был занят домом Итихара. Черный ход выводил со двора Такэмото на дорогу, которая огибала весь четырехугольник. Прямо за этим блоком домов начиналось поле, и копать здесь щель как будто бы было ни к чему, но после того, как поблизости стали взрываться фугасы и зажигалки, хозяева все-таки построили убежище в обширном саду.

Такэмото, по слухам, был большой шишкой в одной целлюлозно-бумажной фирме. Он был хилого сложения, сутулый, ходил вечно сгорбившись – словом, был полной противоположностью грузному Суэнага.

Я много раз видел жену Такэмото, одетую в рабочие шаровары. Казалось, она всегда ходит опустив глаза. Не припомню, чтобы мне довелось слышать ее голос. Кроме двух ее сестер, в семье жила еще сестра самого Такэмото, но держались все пятеро очень замкнуто, вели тихую, обособленную жизнь.

Говорили, что жена Такэмото заболела давно. Хотя их семейство почти ни с кем не общалось, Хироко все разузнала у бакалейщицы, жившей по дороге на станцию. Такэмото частенько заходил к ней за сигаретами.

Хироко приняла известие о смерти жены Такэмото довольно равнодушно. Соседи тоже делали вид, как будто ничего не произошло. Мне поначалу это представлялось странным, но потом я вспомнил обо всех предшествующих смертях.

«Может быть, – размышлял я, – от звона гитары, от кричащих тряпок размалеванных девиц, которые шлялись в дом Исидзима и в номера Суда, – от всех этих прелестей нашей жизни у людей голова пошла кругом и привычные понятия сместились? А может быть, со мной самим что-нибудь не в порядке?»