Родная кровь - [18]

Вахтенный рулевой обернулся к Федотову. Не дожидаясь его знака, деловито кивнул и потянулся к рукоятке. Зашипел пар, послышался сиплый звук не набравшего силу гудка, и затем густой, певучий волжский гудок взлетел над палубой, и его отголосок донесся немного спустя откуда-то издалека.

Скоро стал отчетливо виден весь пустой пригорок с березой. Он поравнялся с пароходом и начал уплывать назад. Рулевой потянулся было к рукоятке, но Федотов отрицательно покачал головой. Вахтенный распахнул стеклянную дверь. Вид у него был встревоженный, удивленный, так что Федотов даже улыбнулся и объяснил, что все в порядке, просто никого нет дома. Так оно, собственно, и должно было быть!

- Ах, вот оно что! - недовольно сказал вахтенный, но видно было, что ему что-то не нравится, и он раза два оглянулся еще на уходящий пригорок, посмотреть, но появится ли там кто-нибудь на обычном месте.

Надо было начинать новый поворот. В сумерках зажглись сигнальные огни, потом широкие окна ресторана и квадраты пассажирских кают.

В тот же час и в номерах городской гостиницы зажигали люстры.

На круглом столе, среди неубранных блюд и тарелок, перепачканных в соусе, остывал мельхиоровый кофейник около вазы с недоеденными пирожными. Обед давно кончился, но все оставались на своих местах, вокруг стола, как сидели за обедом.

Гонзик всхлипывал, глубоко провалившись в мягкое кресло. Он громко пискнул, сдерживая рев, и его багровое, зареванное лицо вынырнуло между кофейником и вазой. Он плаксиво крикнул, обращаясь к брату:

- Чего ты придираешься! Ничего я не говорил! Разве я говорил, что один поеду? Как вы, так и я!

- Перестань ты сырость разводить, - презрительно сказал Эрик. - Решать ты должен как ты, а не как я. Чего ты все за других прячешься?

- Не трогай ты его, Эрька! - Соня погладила вихры на макушке всхлипывающего мальчика. - Чего ты расстраиваешься, Гонзик! Ну чего? Никто тебя насильно не увозит, и никто тебя тут не держит.

- Правда, правда! - Отец привстал и, еле дотянувшись через стол, кончиками пальцев ласково похлопал Гонзика по горячей влажной щеке. - Не надо все так преувеличивать. Не происходит ничего непоправимого. Мы сядем в обыкновенный поезд и поедем в город, где вы родились. Поживем вместе, вы осмотритесь. Если вам понравится, вы останетесь навсегда. Если не захотите, вернетесь обратно, к своему Федотову.

- А я что им говорю! - торопливо вытирая радостно заблестевшие глаза, воскликнул Гонзик. - Мы же только поедем посмотрим, все вместе, ну что тут такого?

- Тем более даже с Федотовым мы договорились, как вы знаете. Мне кажется, что в глубине души он сам не прочь... Не забывайте, ведь вы все-таки для него не родные, вы совершенно посторонние друг другу люди... Ну что ты морщишься, Эрик?

- Так. Потому что ты говоришь, что Федотов - посторонний.

- Ах, это тебя коробит? Ну ладно. Но что этот не посторонний Федотов человек не слишком... м-м... развитой, это ты ведь понимаешь? И что он работник средней квалификации и зарабатывает не много? Ему же трудно содержать троих. Возможно, он к вам привязан, не берусь судить, но он не может не почувствовать и облегчения, когда с него снимут это бремя. Это естественно, и я не в осуждение ему говорю.

- Видишь ли...

- Я просил тебя называть меня "папа", а не "видишь ли".

- Хорошо, папа.

- Мне нравится в тебе эта черта. Нравится, что ты нелегко отказываешься от своего мнения, даже то, что ты защищаешь Федотова. Это по-мужски, сынок. Но раз уж мы тут собрались, такие взрослые мужчины, так и будем говорить как подобает. Я ведь приехал сюда ради вас, узнав, что умерла ваша мать. Ради вас я пошел на то, чтобы встретиться с Федотовым. Мне это было не очень приятно, как вы понимаете. Федотов виноват передо мной, виноват перед вами. Он вошел в чужую семью, он ее разрушил. Такой поступок сурово осуждается в любом обществе: не только в нашем, социалистическом, но и в любом цивилизованном обществе. И когда ты говоришь о Федотове, вспомни прежде всего именно об этом, именно об этом, чтобы увидеть все в правильном свете.

- Он очень любил маму, - с трудом выговорила Соня.

- О, тебе еще капельку рано рассуждать на эти темы, дочка. Чуть-чуть рановато!

- Ну почему же? Мы просто знаем, что мама его любила. И он тоже. Даже когда мы были совсем маленькие, мы это тоже знали. Тут нельзя ошибиться, это просто видно.

- Уфф, - сказал отец, вытирая платком сухой лоб. - Хорошенький разговор у нас получается. И ты так спокойно все это мне выкладываешь в лицо. Очевидно, тут мне одному придется краснеть за всех.

- Видишь ли, дело в том...

- Я просил, я сколько раз просил!

- Хорошо, дело в том, папа, что мы знаем Федотова лучше, чем ты. Мы много лет видели его каждый день, а когда ты говоришь про него плохо...

- Эрик! - умоляюще проговорила Соня, тревожно вслушиваясь в его голос. - Потише, Эрик! Пожалуйста...

- Да, хорошо... Не знаю, как это сказать... потише. Ну, в общем, наши ребята считают просто гадами таких, кто смолчит и за своих не заступится, если их за глаза обвиняют.

- Какие еще ребята?

- Ну, любые. На судостроительном и вообще... Когда мы там на перевозе жили... Он взял меня с собой. Да, и я там около него вертелся в мастерских и видел, как он работал, чтобы поспеть закончить, пока у него отпуск. Чтоб для нас заработать хлеба. Я видел, как он работал!