Родька - [54]

Самое смешное, что о вечерней школе я и не собирался говорить. Это сказалось как-то само собой.

Как и следовало ожидать, папа немного рассердился.

— Ты брось это! Никаких вечерних школ. И вообще я не люблю глупых разговоров. А день рождения отпраздновать надо.

— Вдвоем? Что за интерес?

— А может, и не вдвоем. Это мы еще посмотрим.

Я сдал экзамены гораздо лучше, чем можно было рассчитывать. Средний балл у меня четыре и две десятых.

— Хорошо, — сказал папа, — будешь иметь подарок.

— Большой?

— Нормальный.

— Знаешь что, купи мне часы. Мне очень хочется.

Почти все ребята будут учиться дальше. На работу идет только Гришка и еще один парень, Володя Бакланов. В отличие от Зайца он учится хорошо. Люда Симак «мечтает» о педучилище. Это совсем маленькая, очень смешная девушка. Всегда она о чем-то «мечтает».

«Мечтаю сегодня пойти в кино. Мечтаю, чтоб ты провалился». И так далее.

Братья Сазоновы собиралась в техникум. Они, конечно, никакие не братья, даже фамилии разные — у одного Сазонов, а у другого Засонов, но еще с пятого класса они дружат, сидят на одной парте и, по-моему, сами уже думают, что они братья. Одного из них мы называем «За», а другого «Са».

— Ну это я еще понимаю, — говорит Славка, — техникум — дело. Во-первых, настоящая профессия, а во-вторых, всегда можно поступить в институт.

Всех остальных, в том числе и меня, он осуждает.

О Ваське не говорят вообще. У него случай особый, и никто толком не знает, куда это его пригласили. Известно только, что какая-то его задачка попала в Новосибирск, и там Васькой заинтересовались.

Одним словом, летом он уезжает.

Светка Мокрина грустная.

— Я тоже хотела пойти на завод, но папа — против.

— Подумаешь, папа. Пошла, и все.

— Нет, нельзя, — говорит Светка, — он очень расстроится. А ты твердо решил?

— Конечно, твердо.

— Жалко… Некоторые к тебе привыкли. И вообще… Это я говорю как комсорг. Ты не подумай.

— А я и не думаю.

Мне тоже становится грустно.

Вот интересно как получается. Жил, жил. Учился, учился. И хоть бы тебе что! А теперь, когда собрался уходить, вдруг грустно. Не из-за Светки, конечно, а вообще — из-за всех. Но теперь уже поздно. Все решено и подписано.

Уже пятый день я работаю на заводе.

Сначала меня не хотели брать. Начальник отдела кадров — тот самый парень в комбинезоне и в берете — был против.

— Незачем, — сказал он, — никому это не нужно. Брать человека на одно лето — абсурд.

— Я не на лето. Я навсегда.

— Вечерняя школа? Тоже не клад. У нас и так перебор вечерников. В общем, зайди завтра, я посмотрю.

Хотя папа тоже был против моей затеи, я пошел к нему.

— Тебе что? Я занят.

— Я подожду.

Папа звонит по телефону, выслушивает каких-то людей. Смотрит чертежи. И каждым своим словом, каждой интонацией дает мне понять, где я нахожусь. «Здесь люди работают, — как бы говорит он, — здесь не место всяким бессмысленным мальчишкам, которым сегодня может ударить в голову одно, а завтра — другое».

Я сижу. Разглядываю журналы, слушаю, что говорят, и молчу.

Кто кого пересидит. Кто кого перемолчит. Страшно интересная игра.

Наконец папа сдается.

— Ну что там у тебя? Я слушаю.

— Почему меня не хотят оформлять?

— Спроси в отделе кадров.

— Ты им, наверное, что-то сказал?

— Конечно, сказал. Имею я право высказать свое мнение?

— А с моим мнением считаться не надо? Разве я тебе чужой?

— Что? — Папа повышает голос. — Может быть, ты хочешь, чтобы я за тебя похлопотал?

Ну и хитрец! Он хорошо знает, что всякое хлопотание мне поперек горла, поэтому и говорит. Ну что ж, я тоже буду хитрым.

— Да, я хочу, чтобы ты за меня похлопотал. Мне это необходимо.

— Ты что, серьезно?

— Да, я тебя очень прошу.

— Ага! Вот как. Ну хорошо. — Папа страшно злой. — Только имей в виду, мне не так просто будет совместить этот случай с тем, что я думал о тебе раньше. Мне почему-то казалось… А впрочем! Пойдем.

Мы вместе пришли в отдел кадров, и папа сказал:

— Кажется, в механическом у нас есть свободное место?

— Да, — сказал парень, — на третьей операции.

— Вот и оформляйте. Я беру этого молодца. Я за него ручаюсь…

— Но, Евгений Эдуардович, это же…

— Ничего, ничего, — сказал папа. — Пускай!

Что такое третья операция? Чем она отличается от первой или, допустим, двенадцатой?

В первый день меня привели к громадному вертикально-расточному станку, на котором работал какой-то парень огромного роста, с огромными руками и почти черным, всегда потным лицом.

— Тебя как зовут?

— Родион.

— А меня Шура.

— Александр?

— Ну да, Шура. Со школы? Долго ты тут не продержишься.

— Почему?

— А ты попробуй подними заготовку.

Я попробовал.

— Ничего. Заготовка как заготовка.

Это были шершавые чугунные отливки, похожие на маленькие печки с одной большой конфоркой посредине. Каждая печка весила килограммов пятнадцать. Сразу было видно, что Шура давно приспособился. Он ловко хватал печку одной рукой, кидал ее на круглую станину, и она почти что сама попадала двумя прямоугольными выступами под крепежные планки.

— Вот и вся механика. Теперь включаем шпиндель. Раз! Пошла подача. Дошло до упора, выключается само. На-з-зад! Стоп! Все.

Работа была настолько простая, что мне стало обидно. Налаженный кем-то станок, в сущности, сам растачивал конфорки. Их не надо было даже замерять.