Родька - [46]

— Не беспокойся, мальчик, — сказал Костя. — Если бы была хоть малейшая надежда, мне бы его не доверили.

— Значит, ты будешь тренироваться на нем, как на куске мяса?

— Любишь ты все-таки говорить слова. При чем тут мясо? И вообще, если ты заметил, я разговариваю не с тобой, а с папой.

— Да, да, — сказал папа, — иди спать. Поздно уже.

— А может, и не поздно. Это мы еще посмотрим, — сказал я.

— Что ты имеешь в виду?

— Да нет. Это я просто так.

В эту ночь я долго не мог уснуть.

Часов до двух слышно было, как папа ходит по комнате большими шагами, а Костя говорит, говорит, говорит.

Как быстро иногда меняются люди. Давно ли Саша водила нас на ипподром? Совсем недавно. А Костя с той поры стал совсем другим человеком. И ходит иначе, и говорит по-другому. И даже голос как будто у него изменился. Я думаю о нем, вспоминаю, и у меня такое ощущение, что мы с папой почти ровесники, подростки, а он единственный в доме по-настоящему взрослый человек.

— Ты спишь уже?

Я не отвечаю.

Высокий, чуть ссутулившийся, папа стоит у двери и держит руку на выключателе.

— Не надо зажигать, — говорю я.

— А почему ты не спишь?

— Да так что-то.

Папа садится на край раскладушки и закуривает. По яркому огоньку я вижу, как часто и сильно он затягивается.

— Все будет хорошо, — говорю я.

— Ты что-то собираешься делать?

Я не отвечаю.

— Хочешь выслушать мой совет?

— Нет, не хочу.

— Почему?

— Так.

Об ножку табуретки папа гасит окурок. Пахнет горелой краской. Я говорю:

— Александр Македонский: был, конечно, великий человек. Но зачем портить стулья?

— На табуретки это не распространяется, — говорит папа. — А как ты думаешь, вот ваш директор, он мог бы ломать стулья?

— Даже столы. А почему ты спрашиваешь?

— Ассоциативное мышление. Мысли скачут, как блохи. Какая, ты говоришь, у него кличка?

— Гришенька.

— Только очень приличный человек может иметь такую кличку. Правда?

— Да как тебе сказать! — говорю я. — А вот если бы он был очень хитрый, вроде тебя, ты думаешь, у него была бы другая кличка?

Папа встал.

— Ну ладно, спи, — сказал он. — Спокойной ночи. Утро вечера мудренее.

Конечно же, разговаривать на эту тему с Васькой было бессмысленно. Он очень хорошо относился к Якову Борисовичу. Но что толку? Что он может сделать? Я думал, думал, наконец решился и пошел прямо в учительскую.

— Здравствуйте. Директор у себя?

— Нет.

— Я подожду.

— Звонок, разве ты не слышишь?

— У меня очень важное дело.

— Не думаю, чтоб это было так срочно. Иди на урок.

И тут как раз вошел Гришенька.

— Что такое? — сказал он. — Опять ты?

Мне не хотелось говорить в учительской.

— Давайте зайдем в кабинет.

— Что?

Но тут Гришенька посмотрел на меня и сказал:

— Иди!

Мы вошли в кабинет, и Гришенька стал против меня.

— Ну?

Я не знал, с чего начать, и замялся.

— Мой старший брат… Он студент… Вернее, он в ординатуре…

— Ну! Ну! Ну! — закричал Гришенька, начиная волноваться.

— Он хочет оперировать Якова Борисовича. Ему уже разрешили, и он…

— Что? Разрешили? Я им разрешу! Я им покажу!

И, оттолкнув меня локтем, Гришенька выскочил за дверь и бегом побежал через учительскую.

Странное ощущение было у меня. Хотя я и понимал, что сделал все правильно, но все-таки где-то в глубине души не мог не чувствовать себя предателем.

Потому я даже не удивился, когда вечером Костя вошел в кухню и, ни слова не говоря, запер за собой дверь.

— Убью, — сказал он и ударил меня по щеке.

Я не сопротивлялся.

Костя еще раз ударил меня и вдруг заплакал.

— Сволочи! Какие сволочи!

Шатаясь как пьяный, он вышел из кухни, и слышно стало, как он бесится и пинает стулья в своей комнате.

Потом все стихло. Потом шаги. С силой захлопнулась входная дверь. Костя ушел.

Я подошел к зеркальной дверце шкафа. Правая щека у меня горела, и на ней ясно виделись контуры Костиных пальцев.

В этот вечер папа пришел поздно.

— Что это у тебя?

Щека у меня еще горела.

— Костя бесится, — сказал я.

— Что ты сделал? — Папа стал у окна и уперся лбом в стекло.

— Ничего особенного. Сходил к директору.

— Я думал сегодня, — сказал папа. — Вполне возможно, что мы допустили ошибку.

— Почему «мы»? Ты тут ни при чем.

— Ну ладно, не будем торговаться.

Он сел на диван и уткнулся в газету.

Я побродил по комнате и тоже взялся за журнал.

На душе было противно. Говорить не хотелось.

Костя пришел около двенадцати. Молча, с каким-то чужим чемоданом в руке он прошел в свою комнату и стал складывать вещи.

Папа долго стоял у его двери и смотрел на все это.

— Может быть, все-таки поговорим? — сказал он.

— Мне не о чем с вами говорить, — сказал Костя, — да это и небезопасно.

Чемодан был слишком полный и долго не закрывался.

— Д-да! — Папа вошел в Костину комнату и нажал на крышку чемодана коленом.

— Спасибо, — сказал Костя, взял чемодан и пошел. Уже в дверях он обернулся. — Только из-за хорошего отношения к тебе я не пришиб вот этого подонка.

— Благодарю, — сказал папа, — но в дальнейшем можешь относиться ко мне хуже. Ты хочешь уехать?

— Возможно.

— Если нужны будут деньги…

— Не думаю. В крайнем случае, продам мотороллер. Триста рублей мне всегда дадут.

— Ты считаешь, что эти триста рублей твои?

— Да, я так считаю. Впрочем, на мотороллер ты дал мне сто пятьдесят. Эти деньги я тебе когда-нибудь верну. Ну, привет. Счастливо оставаться.