Родька - [18]

— Нет. А что?

Костя ушел, и тут же послышался голос папы:

— Родя!

— Что?

— Ты не знаешь, где моя желтая рубаха?

— Наверное, там же, где Костины брюки.

— А где Костины брюки?

— Спроси у него.

Через несколько минут они оба подошли к кухне. Послышались шепот и бормотание. Это они совещались.

Наконец Костя сказал:

— Родька, открой дверь!

— Не могу, я занят.

— Где мои брюки? — крикнул он.

— Спокойно, спокойно, — сказал я, — они национализированы.

Долгое молчание. Потом заговорил папа.

— Слушай, Родя, — сказал он спокойно. — Отдай пожалуйста, ему брюки.

— Не могу, — сказал я. — Они уже почти перешиты.

— Ах вот как! А моя рубаха? Она тоже национализирована?

— Да! К сожалению, мне пришлось пойти на этот шаг.

— Пришлось?

— Да!

Опять послышались шепот и бормотание. Отдельные слова можно было разобрать.

— Если он сейчас же не откроет, я выломаю дверь. Отдай сейчас же мол брюки, дурак! Выломаю дверь, вот увидишь.

— Это не оправдание, — сказал папа. — Те деньги, что уйдут на починку двери… бу, бу, бу…

— Ши, ши, ши… А в чем я пойду?

— Бу, бу, бу…

— Но это мой единственный костюм!

Опять шепот, опять бормотание, потом шаги, и все стихло.

Перешивать брюки почти не пришлось. Я распорол их сзади, срезал два небольших клинышка и опять сшил. Таким образом, в поясе они стали как раз на меня. На Костю они больше не полезут.

Я действовал по заранее составленной программе и вышел из кухни в тот самый момент, когда в дверь позвонила Саша.

— Ну, все готовы? Скорей, внизу ждет такси. Как вам мой новый наряд?

— Великолепно, — сказал папа.

На Саше был легкий спортивный костюм из какой-то странной ткани табачного цвета. Белая сумка, белые туфли. И волосы у нее были тоже почти белые, наверное, покрасила.

— Убийственно великолепно, — сказал папа. — Но, Сашенька, спуститесь вниз. Нам нужно остаться втроем. Буквально на одну минутку.

— Хорошо, я вас жду.

— Погодите, я тоже с вами.

— Нет, постой!

Костя схватил меня за руку.

— Ты посмотри! — закричал он. — Ты только посмотри, что он наделал!

Он повернул меня к папе спиной, и папа стал разглядывать то место на брюках, которые я перешил.

— Какой идиот, а? — сказал Костя.

— Совершенно верно, — согласился папа. — Только идиот может сшивать темный материал белыми нитками. Иди надень мою серую кофту. Иди! После ипподрома я с тобой еще поговорю.

На бегах я был первый раз в жизни, и они на меня не произвели никакого впечатления. В книжках про это пишется гораздо интересней.

Когда мы приехали, как раз кончился первый заезд.

— А вот тотошка, — сказала Саша, подводя меня к какому-то окну. — Тотализатор. Давай поставим на второй заезд. У тебя есть рубль?

Рубля у меня не было.

— Да нет, — сказал я. — Не люблю рисковать. Мне не хочется.

— А я игрок, — сказала Саша. — Причем азартный. Идите сюда, посовещаемся.

Она раскрыла программу и стала читать.

— «Заезд второй. Дистанция — тысяча шестьсот метров. Первым бежит Лампозитор — гнед. жер. от Ланцета и Позы». Ты слышишь, Костя, это для тебя. От Ланцета, хирургическая лошадь. А вот для меня. «Туман — сер. жер. от Тучи и Пустяка». Все великое рождается от тучи и пустяка.

— В том числе и Туман, — сказал Костя.

— Ничего, — сказала Саша, — все равно я поставлю на сер. жер. Идем дальше. «Цилиндр — вороной жер. От Цитаты и Промаха».

— Вот это для папы, — сказал Костя.

— Ну что ж, — сказал папа, — я готов поставить на эту лошадь. А как это делается?

— Очень просто, — сказала Саша. — Давайте сюда ваши рубли. Вот так! Раз, два, три.

— А Родька? — сказал Костя.

— Родя не хочет, — сказала Саша. — Он, к сожалению, не игрок по натуре.

— У него просто нет денег, — Костя протянул мне рубль. — На, держи.

— Мне не хочется играть.

— Ну ладно, — сказала Саша, — сейчас ему действительно неинтересно. Посмотрит пару заездов — расшевелится.

Она пошла к окошку тотализатора и вернулась с тремя какими-то квитанциями.

— И как же мы поставили? — сказал папа.

— Пойдем, пойдем, — Саша торопилась. — На трибунах я все объясню.

Народу было совсем немного. Под небольшим дощатым навесом рядов в десять стояли скамейки. Передние — у самой земли, задние — повыше.

Группками по три-четыре человека зрители рассыпались по всем рядам. Некоторые вообще не садились, а стояли прямо у самого барьера.

Мы нашли свободное место и сели.

— Смотрите, — сказала Саша. — Вот у вас написано: 3—1. Что это значит?

Она стала объяснять папе и Косте, как у них поставлены деньги и в каком случае они выиграют. Кроме основных правил, было еще много дополнительных: «проскачка», «за флагом». Я не очень вникал в то, что говорила Саша, и понял только главное: надо угадать, какая лошадь придет первая и какая вторая.

Шла, очевидно, разминка. По большому пыльному квадрату, внутри которого была посажена картошка и еще что-то, взад-вперед ездили три легкие тележки.

— Вот моя лошадка, — сказала Саша. — Камзол вишневый, картуз оранжевый. Едет Остапенко.

Услышав свою фамилию, наездник зыркнул на нас исподлобья и взмахнул хлыстом.

— Никогда в жизни он не придет первый, — сказал какой-то тучный бородатый человек, сидящий позади нас.

— Почему? — спросил папа.

— По кочану да по нарезу! — ответил бородатый. — Вы, что ли, его первым записали?