Родина - [23]

Сергей стоял на пороге столовой и смотрел на Таню.

— Здравствуй, Таня!

Он улыбнулся и левой рукой осторожно сжал ее пальцы. Лицо у него было обветренное, кожа огрубела, вокруг сияющих светлых глаз лежали дымно-серые полукольца теней.

«Это он много крови потерял», — подумала Таня, и горячая жалость опять стиснула ей сердце. Как и вчера в автобусе, она тут же высмеяла себя: ни в какой жалости Сергей Панков не нуждается!

Он держался прямо, несмотря на раненую руку, его похудевшее, обветренное лицо приобрело незнакомую сухую резкость, а светлые глаза порой словно леденели, когда его хриплый, простуженный бас звучал решительно и жестко. Все в нем было ново, неожиданно и говорило о быстро выросшей силе. Но Таня видела вокруг его глаз дымный налет еще не зажившей боли, восковые тени на запавших щеках. Бледнея, она думала о нем, и ей было почему-то стыдно этой своей жалости, которая не только не исчезала, а даже будто уходила вглубь, вкрадчивая, сладкая, как вино.

— Ты что, Таня? — и Сергей наклонился к ней.

В голосе его она прочла знакомую робость прошлых дней, когда он всегда боялся «сказать невпопад». Ей вдруг стало больно за эту робость в нем, сегодняшнем…

— Может быть, я не во-время… — начал он, но Таня испуганно прервала:

— Нет, что ты, что ты…

Наталья Андреевна рассудила просто:

— Будет вам препираться-то. Оказывается, что ребята, что взрослые, когда не видятся долго, стесняются да дичатся. Садись-ка, Сережа, за стол, обедать будем. Тебе, как военному человеку, винца нальем, а?

— Винца можно, только давайте уж… за встречу! — и он бросил на Таню из-под жестких бровей радостный взгляд.

Наталья Андреевна придвинула к Сергею хрустальную рюмку с потускневшим золотым обрезом.

— Уральский хрусталь старинной работы. Из этих рюмок на свадьбе моей гости пили, а твой отец с матерью, тогда уже молодожены, чокались с нами… Ух, как полно налилось! Ну, жизни тебе дополна, Сереженька!

— Всякого тебе счастья! — оказала Таня, боясь встретиться с ним глазами. Рюмки их нежно звякнули.

— Хорошо! — вздохнул он и затуманившимся взглядом посмотрел сквозь чуть окрашенный пурпуром хрусталь. — Хорошо! — повторил он решительно. — Вот, поверите ли, выздоровею, вернусь на фронт и буду потом об этих минутах вспоминать…

— Ох, господи!.. Только выговорить легко — фронт, а на деле возьми — страсти-то какие! — и Наталья Андреевна даже зажмурилась. — Поди, Сережа, тебе тоже страшно бывало?

— Бывало, Наталья Андреевна, не без этого.

— Ну, и как же тогда?

— Привыкаешь, — просто ответил он и улыбнулся. — Привыкаешь, как к работе.

После того как Сергей рассказал случаи из фронтовой жизни, Наталья Андреевна спросила:

— Значит, немцев-то много видел, Сережа? Близко?

— Мало того сказать — «близко», на них наезжал и даже, случалось, прямо-таки у себя на загривке чувствовал.

— Ой, да как же это так? Татьяна, можешь ты себе представить? А?

— Нет, не могу! — растерялась Таня и вдруг схватила Сергея за рукав, будто опасность именно сейчас угрожала ему.

— Да, был такой не совсем обычный эпизод. Мой танк шел на одной линии с танком майора Квашина. Действовали мы, как полагается, и вдруг я вижу: завертелся танк Квашина и стал. А немцы тут как тут. Подскочили десятка два автоматчиков, облепили танк, будто саранча. Только успел я сказать своим: «Надо нам товарища выручать», — как мой танк тоже подбили. Вот дьяволы! Посмотрел я в щель, вижу: обходят нас немцы. К тем, что на квашинскую машину насели, новые бегут на подмогу. Слышу я, по моему танку затопали немецкие сапоги. Карабкаются на башню, в стенки стучат, орут: «Рус, сдавайся!» От ненавистных голосов меня прямо в пот бросило! Танк мой как вмерз в землю, пушку заело, а стенки ведь не раздвинешь, чтобы саранчу эту сбросить. И нет сил смотреть, как они на квашинской машине копошатся… и вот даю команду: «Из пулемета — по танку напротив!» Застрочил наш пулеметчик, и посыпались немцы с квашинского танка…

— Ой, здорово! — вдруг встрепенулась Наталья Андреевна, как молоденькая, и ее круглое коротконосое лицо с ямочками на щеках слово распустилось в безудержно счастливой улыбке.

— Ну, а как с тобой? Ведь и по твоей машине топали немцы? — и Таня, чувствуя, как исчезает ее смущение, подняла на него глаза. — Что с тобой было?

— Что со мной было? — переспросил он и только тут впервые увидел, как может светиться синева этих добрых, открытых глаз.

— Что со мной? — опять переспросил Сергей и бесшабашно засмеялся. — Да все в порядке! Мы стреляли, Квашин нам тут же весточку послал: своим пулеметом начал с нашей машины немцев сшибать! Так всех и порешили нашими гостинцами… Вот и вся работа.

— Страшная работа! — поправила Таня, и лицо ее стало осуждающим и строгим. — Мы тут винцо пьем, а там…

— А там дерутся с врагом, — мягко, но настойчиво возразил Сергей.

Таня, не желая «сдаваться», продолжала:

— Я и говорю о том, что…

— Нет, нет, я-то как раз говорю о другом… — Сергей проводил глазами Наталью Андреевну, которая вышла по хозяйству, потом осторожно прикрыл своей большой рукой пальцы Тани. — Знаешь, Таня, только мы, фронтовики, умеем по-настоящему ценить все, от чего нас оторвала война. На то, что тут у нас дома идет нормальная человеческая жизнь, сердиться нечего, потому что это просто замечательно.