Родимый край - зеленая моя колыбель - [70]
Мой взгляд случайно упал на сгрудившихся в саду девушек. Среди них была Сэлимэ и, пораженная, не отрываясь смотрела на нас. Тут я еще ретивей взялся за крышу, и белые полосы железа так и летели, летели вниз.
В тот день произошло много такого, чему нельзя было не поражаться. В самую горячку во двор усадьбы въехали в тарантасе какие-то люди. Один, в серой шинели, кинулся обнимать Вэли-абы. Это, наверное, был Харитон. Но увидел я среди них Гимая и чуть не сковырнулся с крыши. Откуда Гимай узнал, что здесь крестьяне поднимутся против помещика? Знаком, что ли, он с Вэли-абы и Мухамметджаном-джизни?
Но пока я ломал над этим голову, те сели в тарантас и уехали.
День клонился к вечеру, мы все устали, проголодались и пошли к себе в деревню. Перейдя на другой берег Арпы, обернулись, посмотрели назад. На месте помещичьего дома остались лишь вздыбленные камни фундамента да во дворе высились кучи обломков домашней утвари.
— Все! Покончили с пауком-кровопийцей! — сказал Ахмет, смахивая с себя пыль.
Откуда-то взялся Нимджан. Как и всегда, он знал куда больше, чем мы, и, захлебываясь, рассказывал:
— Думаете, как Цызганов смылся? Почуял ведь, старая лиса, что мужики замыслили! Собрал все ценное, сложил в несколько возов и со всей семьей затемно тронулся. Вдруг один батрак схватил переднюю лошадь под уздцы. «Пусти!» — заорал Цызганов, а тот не пускает. «Погоди, говорит, пускай народ соберется!» А Цызганов бах в него из револьвера. Повезло батраку: на волосок от него пуля пролетела. Так и уехали!
VII
Прибежал я домой, запыхался весь. Увидела мама у меня в руках прихваченную в усадьбе дугу и большущую деревянную раму с позолотой, головой покачала:
— Ты что? Будто дитя неразумное…
Только сейчас и разглядел-то я эти вещи… К чему нам рама? Ведь такой большой картины у нас не было и не будет никогда… И на что дуга для запряжки годовалого жеребенка? Был бы жеребенок, дуга бы нашлась… Я в сердцах наподдал ногой по своей «добыче». Вспомнил, что ни Вэли-абы, ни Мухамметджан-джизни ничем не поживились у помещика, и сам на себя рассердился. Хорошо еще, ничего путного не взял!
— Да разве в вещах дело? — проговорил я, успокаиваясь.
— А в чем же?
— В том, что Цызгана прогнали, что землю получили! Знаешь, сколько у нас земли теперь будет?!
К вечеру в деревню нагрянули конные солдаты. Они вначале, размахивая нагайками, носились по улицам из конца в конец.
— Всему мужскому населению собраться на майдане у мечети! — известили офицеры. — Немедленно сдать имущество, награбленное в усадьбе!
Но ни одна душа не откликнулась на этот приказ. Мужики — старые и молодые, здоровые и больные — с вилами, дубинами вышли, встали у ворот.
Офицеры гоняли лошадей, останавливались то тут, то там, кричали до хрипоты, угрожали нагайками. Никто, однако, даже не шевельнулся. Стояли как вкопанные, как изваяния, которых никакая сила не смогла бы стронуть с места.
Когда, казалось, офицеры уже потеряли терпение, у караулки, огласив всю деревню, заиграл горн: тру-руру, тру-руру!..
Боевой тот призыв всполошил людей. Мужики насторожились. Бабы выбежали к ним:
— Что-то будет? Неужто стрелять начнут? Или вешать, громить?
Не успел горн умолкнуть, как рассеявшиеся по деревне конники съехались и умчались прочь. Будто ураганом их сдуло!
Народ высыпал на улицу. Мадьяр встал посредине и в одиночку прокричал «ура».
— Сбежали! Не по зубам, стало быть, пришлось!
— Сковырнули помещика! Пропади он пропадом! Наша теперь земля!
В это время затарахтела телега. К нам подъехал Мухамметджан-джизни, замахал газетой:
— Нет, не только помещикам настал конец, а всей старой жизни! Свобода! Наша теперь власть! Рабоче-крестьянская!
— Теперь уж кончится война! — возликовали солдатки. — Даст бог, все наши возвернутся!
Мы, старые дружки, подрастающие джигиты, пошли гурьбой по улице, оповещая всех о великой радости.
Ахмет словно крылья обрел. Он то пел, то приплясывал.
— Свобода! — повторял он. — Свобода! И земля по всем законам наша!
Солнце село. Погасли последние отблески зари. А вдалеке широкой полосой разлился желтоватый свет, точно повис между небом и землей.
— Казань светится! — сказал Хакимджан.
— Над Москвой небось еще ярче горит небо, а? — задумчиво произнес Ахмет.
Обхватив друг друга за плечи, мы шагали, словно навстречу далекому сиянию. На душе у нас был праздник. Уж одно то, что солдаты не посмели поднять против крестьян оружие, означало, что в России происходят великие перемены, загораются огни новой жизни.
Мы еще представить себе не могли, какой она будет, новая жизнь. И одеты были в старое тряпье и голодны. Но все же счастливы! Зарево далеких огней притягивало нас, что-то сулило и согревало не призрачной, а доброй, верной надеждой.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
