Робкий ангел возмездия - [3]

– Поднимите мне мои труды и даже не просите старого еврея вам помогать, ни моё достоинство, ни вес не позволят мне наклониться, – Роберт Моисеевич был человек тучный и не любил, да что там, просто презирал физические упражнения.

– Что вы, я сама, вы меня извините, как говорилось в одной старой рекламе, это был не день Бекхэма. Так вот, сегодня однозначно не мой день. Я только вчера вышла из отпуска, а сегодня меня уволили, – Маня, сначала собрав бумаги господина Каца, теперь не глядя сбрасывала все в свои пакеты, комом и не разбирая, все усилия бросив на то, чтоб не расплакаться. В пластиковых лейках, судя по всему, оставалось немного воды, когда Маня бросала их в пакет, теперь от этого блокноты и другая бумага стали мокрыми.

«А может, это от моих слез», – немного поэтически подумала Маня. Раньше Манюня писала стихи, много стихов в детстве и в бурной молодости, они были лирические, наивные и ранили душу. Подруги просили почитать их на посиделках, а потом, вздыхая и вытирая слезы, хвалили ее творчество. Постепенно подруги исчезали из ее жизни, выходя замуж и обзаводясь детьми, а стихи становились все хуже и злее. Год назад последняя подруга, услышав от нее, что не осталось свободных нормальных мужиков, попыталась ее вразумить: «Правда? Все хорошие и не женатые мужчины были выслежены и убиты? А мой Ваня, которого я встретила всего полгода назад, – это единственный выживший в геноциде хороших парней? Ты придумала себе оправдание и живешь, упиваясь этой трусливой мыслью». Тогда Маня на нее обиделась, а вместе с последней подругой исчезло желание писать стихи. Зачем нужны стихи, когда некому их читать? Блокнот был заброшен, и даже мысль о стихах приносила душевную боль.

– Если позволите, Кац может дать вам совет, бесплатно, денег не надо, – увидев слезы на ее лице и, видимо, пожалев Маню, сказал Роберт Моисеевич. – Мы, евреи, говорим так: если проблему можно решить за деньги, это не проблема – это расходы. Вы сейчас думаете, что все закончилось, ни о боже мой, на самом деле вы только проснулись, поверьте еврею, прожившему жизнь и поменявшему за это время все и много раз.

Маня даже не смогла сказать спасибо Роберту Моисеевичу за теплые слова, ком встал в горле и не давал произнести ни одного звука.

– Так, Мария Ивановна, вы что, решили отомстить фирме за ваше увольнение и разгромить офис? – голос главного прозвучал как всегда высокомерно и не вовремя. – Напомните мне, кем вы работали в «Глобусе»?

– Я девятнадцать лет, – сдерживая слезы и продолжая собирать свои пожитки, говорила Маня, – проработала в отделе внешнеэкономической деятельности, причем пять из них в должности начальника отдела. Начала свою карьеру я сразу после института, и за время моей деятельности отделом было растаможено множество товаров, не было никаких грубых ошибок и нареканий, ничего, что принесло бы убыток фирме.

Последнее предложение она говорила с гордостью и достоинством проигравшего рыцаря. Но молодой начальник не оценил пафоса ее речи, он пришел на фирму всего месяц назад и считал всё, что было до него, категорически неправильным, кадры же необходимо привлекать новые, молодые, энергичные. В общем, как всегда, у нас, у русских: «…мы старый мир разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…».

– Ну вот, работали экономистом-международником, а уходите как уборщица. Где ваше чувство собственного достоинства, кстати, Роберт Моисеевич, вы подготовили расчет для нашей чудо-работницы? – обратился он к бухгалтеру.

– Новый год, все в напряжении, я работаю, но у меня не десять рук, дайте Роберту Моисеевичу еще хотя бы две – и он сделает все и еще немного. Я страшно занят, я скажу, когда можно радоваться и получать.

Маня не стала дослушивать этот разговор, собрав свою поклажу, она вышла на улицу. Но, видно, судьба сегодня решила испытать Марью Ивановну Денисову на прочность по полной программе. Выйдя из офиса и волоча по земле огромные черные пакеты, Маша вытирала шапкой тихо текущие слезы, но, когда она увидела возле своей машины Славика, слезы высохли мгновенно.

– О боже, – прошептала она и оглянулась по сторонам, ища пути отступления, но бежать было некуда – необходимо пробиваться к родному «Жуку». Машину Маша купила год назад на собственно заработанные и бережно скопленные деньги, от этого она была еще более дорога и обожаема.

– Мария, здравствуй, – Славик замерз, нос был красный, а очки покрылись инеем. – Как здорово, что ты вышла раньше времени, а я уже настроился ждать до обеденного перерыва. Знаешь, я понял, почему у нас ничего не получилось. Вчера я решил не трогать наши дни рождения, взяв за аксиому, что это утопия, но ведь есть еще время рождения, этим немного, но можно подкорректировать анализ. Ты знаешь, во сколько ты родилась? Если нет, то не проблема, скажи роддом, и я подниму архив, на самом деле все не так сложно.

Маша понимала, что ни остановить, ни переубедить своего бывшего ухажёра нет никакой возможности. Поэтому она молча, пока он нес какую-то чушь, поставила мешки в багажник, села за руль, очень быстро заблокировала двери машины. Когда Славик, продолжая говорить без остановки, попытался открыть пассажирскую дверь, Маше стало его даже жаль, и она, опустив стекло на маленькую щель, сказала: