Робинзонада Яшки Страмболя - [45]
— Сам видишь, никто не хочет идти. Яшке надо в дорогу собираться. Шпаковским надоели поиски, к тому же они завтра едут в плодосовхоз за ранетками. Еда у нас кончается. Сам видишь, как все складывается, — Николай положил мне руку на плечо.
Я соглашался и не соглашался с Николаем. Да, он прав: как тут найдешь балку среди близнецов? А если бы Дежнев остался сидеть дома на печи, пасуя перед дальними дорогами? И я опять сказал:
— Ребята, попробуем, а?
Шпаковские даже не пошевелились — их убедили доводы Николая. Яшка развел руками. Настаивать было бесполезно.
Я поднял рюкзак и, пнув попавший под ногу камень, побрел следом за ребятами. Видно, Николай прав. Нечего трепыхаться, как любит говорить Деткин-старший.
— Эх, мало мы каши ели! — крикнул я в спины ребятам.
Вернулись мы в поселок ночью, в дождь. Без Николая.
И вот почему. От Благодарного на машине мы добрались только до карьера, что километрах в десяти от поселка. Темнело, накрапывал дождь. На случайную оказию в это время надеяться смешно, и мы пошли пешком. На повороте малоезженой дороги, в глинистой балочке, куда поселковские хозяева ездят на ишаках за глиной на саман, мы увидели машину с зерном. Склон взбит колесами, в жирной глине лоснятся вырезы колеи. Шофер — паренек лет восемнадцати — обрадовался нам, как родным, попросил хлеба и стал клясть на чем свет стоит машину, погоду, балочку и степь. Шофер сказал, что его зовут Мишей, сам он курский и что хорошо бы наломать тальника.
— Хлеб, мужики, везу на элеватор! Мокнет хлеб! Погода треклятая…
Мы, продрогшие под дождем, мигом промчались километр до ближних тальников. Окостеневшими руками наломали скользкие неподатливые талины и вернулись с большими охапками.
Миша отвел машину по балочке, разогнал ее и попытался с маху взять скользкий, исковерканный колесами склон.
Мы лезли под грузовик, бросали охапки тальника, что-то натужно кричали, толкали машину, она ревела, как стадо коров, и боком опять сползала в балку.
Мы стряхивали с лиц и одежды ошметки глины, летевшие из-под колес. По нашим спинам хлестали толстые, как вожжи, струи ливня.
После шестого штурма склон стал месивом из перепаханной глины и прутьев.
— Достаточно! — сказал Николай, когда мы уселись под машину с подветренной стороны, кутаясь в мокрые, отяжелевшие куртки. — Без толку катать машину туда-сюда.
В конце концов сейчас на элеваторах принимают сырое зерно, научились сушить. Верно, Миша? Завтра утром выйдешь на дорогу, поймаешь машину. Вытащат…
Остальные отмалчивались. Миша пытался насвистывать, звал погреться в кабину, предлагал папиросы — «от курева теплее». Я думал: «Неужели, елки-палки, сдадимся? Ведь у нас двенадцать рук».
Я полез в кабину, потеснил сидевшего рядом с Мишей Яшку.
— Слушайте, а если нам срыть самое крутое место?
— Срыть?.. Не выйдет… Вскопать — дело другое. Да одна лопата, провозимся до Христова дня…
Я подобрал валявшуюся поодаль лопату и побрел, опираясь на черенок, вверх по склону.
Копали поочередно. По пять минут на человека. Копали судорожно и рвали друг у друга лопату. После третьей моей очереди у меня на ладонях вспухли мозоли. Шпаковские опять бегали куда-то за тальником и притащили две огромные связки.
Казалось, на этот раз машина вырвется. Передние колеса сантиметр за сантиметром вылезали за выгиб склона, мы, озверевшие, орущие, как дикари в джунглях, яростно толкали машину в скользкие борта. Под колеса полетели рюкзаки, куртки, и в тот момент, когда Миша крикнул мне:. «Уйди-и! Задавлю-ю!» — и я отскочил, тяжелая машина, утюжа колесами склон, пошла вниз.
Мы с Николаем сели под кузовом, прижавшись плечом к плечу. Вернулись Шпаковские, принесли подобранные в колеях рюкзаки, куртки. Мы устали и не в силах были заставить себя натянуть грязную холодную одежду. Берегли остатки тепла под мокрыми рубашками.
— Повезло нам… — пробурчал Николай. — Давай подзови ребят. Сколько тут ни сиди, теплее не будет. Надо скорее до дому добираться.
— Я не пойду, — мотнул я головой.
— Странный человек! Зерно на элеваторе высушат. Шоферу ничего не сделается, в кабине отсидится. Машина просидит в этой яме до утра. Бессмысленное занятие — бросать под колеса куртки, — уговаривал меня Николай.
Шофер Миша в какой раз отправился вдоль балки искать склон положе. Я катал в бесчувственных пальцах колючий шарик татарника и уже не вздрагивал, когда меж лопаток сбегала струйка.
Миша вернулся. Полез в кабину, где жался в угол Яшка, оттуда сказал:
— Ничего, цуцики, перезимуем. А в том углу балочки дерн крепкий.
— Ну, руки кверху, что ли? — старший Шпаковский хрипло рассмеялся. — Шути на вас нету…
— Одной лопатой много дерна не нарежешь.
— Два ножа есть… Пошли, Николай? Яшку назначим ишаком — станет дерн перевозить.
Где-то в середине ночи Миша, забирая в охапку нарезанные нами куски дерна, крякнул и сказал:
— Шли бы и вы, пацаны, домой.
— Кто ушел?
— Этот… длинный. Николаем звать…
— Васька, подрезай с этой стороны! Да не так! Дай мне лопату! — ни с того ни с сего накричал я на Шпаковского.
Непонятно как, но машина из балки выбралась.
Мы немного посидели, собрали изжеванные колесами куртки, рюкзаки и полезли в кузов.
