Робинзонада Яшки Страмболя - [12]
— Я знаю! — торопливо проговорил Вовуля. — Они нашли нефть!
— Нефть? — Вовулин отец улыбнулся. — Где?
Яшка рассказал, захлебываясь в словах.
Все смеялись громко и облегченно, как мне казалось.
Гоготал шофер, взвизгивая, смеялась Вовулина мамуля, хихикал Вовуля.
— Ведь… ха!.. Ведь ты выписывал нефть для малярийной станции? Ведь ты? — спрашивала мамуля.
— Ох, я! — хохотал Вовулин отец.
Когда все вдоволь насмеялись, нам объяснили: районная малярийная станция заливает поверхность озер нефтью, чтобы загубить личинок малярийного комара…
Яшка не смотрел в мою сторону. Неужели он поверил? Так, сразу?
— Я тебя понимаю, Димочка, — сказал Вовулин отец. — Но что поделаешь? Каждый не может быть первооткрывателем.
— Воды для анализа много, — глупо сказал я. — Целая канистра.
— Садись! — Вовулин отец подтолкнул меня к машине.
— Не сяду! — грубо сказал я. — Яшка, вылезай!
Яшка пошевелился.
— Яшка, кобылу надо домой вести, — прибавил я, испугавшись, что он уедет в машине.
— Ее можно в питомнике у Михаила Петровича оставить. До него недалеко, — торопливо прохрипел Яшка.
Шофер надавил педаль, внутри машины скрипнуло.
Я понял — Яшка не вылезет. До нынешнего дня Яшка презирал Вовулю. Сейчас он с виноватой мордой сидел рядом с ним в машине. Я видел в Яшке врага.
— Уезжайте! — крикнул я.
— Вы только подумайте… — затянула Вовулина мама.
Вовулин отец, кряхтя, вылез из машины и схватил меня за плечо. Я рванулся, выхватил из машины мешок с канистрой и отбежал шагов на десять, волоча мешок по траве. Толстые — плохие бегуны. Вовулин отец попросил сходить за мной шофера. Подошел смуглый парень с диковатыми глазами. Убегать от него без толку. Все равно догонит.
— Домой приду сам. Понял? На кобыле доберусь, — сказал я.
— Ноги крепче будут, да? — Цыган подмигнул мне. — Я бы сам охотнее на коне. Люблю коней! Ты что, свою кобылу приучал не есть?
— Она на пенсии. А пенсия маленькая.
Шофер хлопнул меня по плечу, сходил к машине и вернулся с термосом. Он пожал мне руку:
— Будь здоров, малый.
Дверцу шофер захлопнул на ходу.
Подошла Маша, остановилась, перебирая ногами.
Я долго сидел на земле, рассеянно водил пальцем по пыльному керзу голенища. Затем отлил воду из канистры, напился, намочил голову и кепку. Подумал, вылил из канистры остатки воды. Мешок привязал за спину, обвязался поводом.
Я едва переставлял ноги. Маша покорно плелась следом. Боль в затылке сверлящая, от нее писк в ушах. В глазах вертелись синие, красные, зеленые колеса. Термос, слабо зажатый под мышкой, выскользнул, я поддел его ногой. Он остался лежать в сереньком редком ковыле.
В степи у меня остались два друга — кобыла Маша и солнце. Мерные тяжелые шаги ее я слышал за спиной. Солнце глядело из-за увалов большим оранжевым глазом. Степь стыла в тускнеющих лучах. Наплыли прохладные сумерки, шагать стало легче.
Сонливость и равнодушие прогнал холод. Я мелко стучал зубами.
Я лежал в полыни, бездумно смотрел в степь. Она терялась в темноте. У полыни был грустный тягучий запах. Хотелось есть. Я пошарил возле себя, сорвал мягкий, в густом пушке, стебель медвежьего уха, пожевал. Маша стояла надо мной, заслонив полнеба, и хрустела травой. Далеко отсюда жил наш городок. Там огни, люди. И никто не знает, как мне здесь холодно и сиротливо.
Потряс компас. Стрелка метнулась и установилась на всплывший над степью месяц. Я заставил себя подняться, сплюнул и застегнул рукава рубашки. Будет чуточку теплее. Экспедиция продолжалась…
ПОЛЫНЬ — ТРАВА СО СТОЙКИМ ЗАПАХОМ…
Осторожные руки подняли меня и понесли. Очнулся я от своего болезненного сна в тарантасе. Лежал на кошме, пропахшей полынью, под кошмой подстилка из этой самой пахучей степной травы. Запах полыни — запах той ночи — вспоминался позже в трудные времена: в дни одиночества, в дни удач.
Я высвободился из-под пиджака, которым был накрыт. Позади, привязанная, трусила Маша. Проклевывались звезды.
— Проснулся? — человек, сидевший на передке тарантаса, обернулся.
Я узнал Ивашева.
— Голова болит, поди? Умный человек, спросить тебя, на солнцепеке спать станет?
Мне было хорошо. Я молчал.
— Есть-то хочешь, герой? — Михаил Петрович перебрался ко мне, сел рядом, достал из угла тарантаса мешочек и флягу.
— Как вы меня нашли? — спросил я, наконец, принимаясь за десятый по счету помидор.
Нет ничего вкуснее пропахшего полынью хлеба вприкуску с ядреными помидорами, которые сочатся соком, и сок пощипывает губы и стекает по подбородку! И нет ничего более умиротворяющего, чем ночная степь с ее тихими запахами ожившего к ночи разнотравья.
Ивашев снял фуражку, надел ее мне на голову, закутал меня в пиджак и пошлепал тихонько по спине.
— Так мне ж сказали те туристы, что вчера днем заезжали в питомник. Сказывали, что ты позади идешь. Я думаю — едва ли, он непременно к озеру вернется.
— Как вы угадали, где меня искать?
— Чего тут гадать-то! Сто восемьдесят километров прошли. Кто-то из вас впереди шел. Один, гляжу, сбежал. Впереди шел, стало быть, ты. Словами тут нашего брата не свернешь. Торить дорогу, Дмитрий, во всяком деле первым идти — всегда трудно. Много раз споткнешься. Слабые повернут, сильные поднимутся на ноги и дальше пойдут…
