Робеспьер на троне - [46]

Объясняется это по мнению Л. Тихомирова тем, что «русская национальность и раньше сложилась, как тип смешанный. Новые примеси, особенно столь разнообразные — не мешали, поэтому, сохранению прежнего типа и, быть может, даже способствовали его более яркому выражению».

«Если тип русского, — пишет Л. Тихомиров, — остался тот же, то его характеристическая «универсальность» проявилась еще больше и сознательная разгадка его всеми наблюдателями признавалась очень нелегкою. Русским, ввиду указанных выше причин, в период его ученического просвещения выпали очень тяжелые задачи в области самопознания. Усложнило эту работу еще больше заимствование Петром западных форм государственного строительства.

Рабское усвоение образованными русскими духа и форм западной культуры, которую они восприняли как «общечеловеческую» привело к сильнейшей форме космополитизма и презрению ко всему русскому, в том числе и к национальному государству и национальной власти».

«Несмотря на то, что проблески национального самосознания у русского народа проявились очень рано, сильное подражание образованных слоев европейской культуре сильно затруднили выработку национального политического сознания».

«Развитие монархического принципа, его самосознание, — замечает Л.

Тихомиров в главе «Инстинкт и сознание», — после Петра у нас понизилось и он держался у нас по-прежнему голосом инстинкта, но разумом не объяснялся».

«Монархический принцип развивался у нас до тех пор, пока народный нравственно-религиозный идеал, не достигая сознательности, был фактически жив и крепок в душе народа. Когда же европейское просвещение поставило у нас всю нашу жизнь на суд и оценку сознания, то ни православие, ни народность не могли дать ясного ответа на то, что мы такое, и выше мы или ниже других, должны ли, стало быть, развивать свою правду, или брать ее у людей ввиду того, что настоящая правда находится не у нас, а у них?» «Чувство инстинкта, — пишет он в другом месте, — проявлялось в России постоянно, достаточно, но сознательности теории царской власти и взаимоотношения царя с народом — очень мало. Все, что касалось теории государства и права в Петербургский период ограничивалось простым списыванием европейских идей. Усвоивши западные политические идеи часть русского образованного общества начало борьбу против национальной власти».

«Как бы то ни было, в отношении политического творчества, Россия за этот период сделала меньше всего.

Первые зачатки самоопределения у нас начались очень скоро после Петровской реформы. Чувствуя в себе какое-то несходство с европейским миром, стали задавать себе вопрос: что такое Россия? Началось собирание русского народного творчества, уже при Екатерине II очень заметное, а Кирша Данилов явился даже при Петре I. Внимание, любопытство к народности было первым признаком начавшегося самоопределения…

…Россия опознала себя и со стороны искусства — музыки, живописи. В значительной степени она в этом отношении стала обеспечена от простой подражательности.

Но в области самосознания умственного — вся эта работа доселе остается на первых начатках. И вот почему мы не можем доселе развить самостоятельного политического творчества. Наша сознательность сделала сравнительно больше успехов в области религиозной. Требование сознательной веры отразилось в области богословской мысли, сначала самым сильным подражанием и «сознательность» черпалась в источниках римскокатолических и особенно протестантских. При этом у нас оказалось гораздо более тяготения к протестантству. Наша богословская мысль развивалась долго в очень опасном направлении, так что существует мысль, что лишь великая учительная мысль Филарета Московского спасла у нас православие.

Если это и преувеличено, то все же точное ограничение православия от римского католицизма и протестантизма у нас совершилось только в средине XIX века в результате великих трудов главным образом митрополита Филарета и А. С. Хомякова. Однако же и в этой области мы не достигли полного сознания, способного к твердой формулировке и ясному плану действия. Ибо православное сознание наше стало незыблемо лишь в области догмата, но никак не в области церковной жизни, содержание которой доселе у нас не общепризнанно».

О том, что Петербургский период подходит к концу, ясно понимал уже Достоевский.

«Петровская реформа, — указывает Достоевский, — продолжавшаяся вплоть до нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов.

Дальше нельзя идти, да и некуда: нет дороги, она вся пройдена».

«Вся Россия, — писал он в одном из писем незадолго перед смертью, стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною».

Петр Первый уничтожил массу народа во имя приведения Руси в культурный вид. Но лишив Россию основ самобытной культуры он превратил ее высшие социальные слои в вечных подражателей европейской культуре. Трагический результат общеизвестен: ни Европы из России не получилось, ни России не стало.

Английский ученый Пальмер, изучавший в 60-х годах XVIII столетия в Москве религиозную новаторскую деятельность Патриарха Никона, которая вызвала величайшее несчастье в истории русского народа — религиозный раскол, предвидел скорую гибель Петербургского периода.