Риторика в тени пирамид - [12]
Риторика есть причина риторики и, следовательно, не имеет причин. С таким заключением трудно согласиться. Попробуем от формального анализа прошений перейти к содержательному. Какую идеологическую нагрузку несли риторические элементы, прежде всего — введение?
На этот вопрос попытался ответить немецкий исследователь В. Шубарт. Отличие идеологии прошений II–IV вв. от идеологии документов предыдущей эпохи он увидел в обожествлении закона. Сила закона стояла в глазах народа наравне с силой и справедливостью императора. «Происхождение этого воззрения мне не удалось найти, но я считаю, что представление о значении закона коренится в греческих идеях», — этими словами В. Шубарт завершил статью>{89}. В другом месте, доказывая, что не сами писцы, а античные философы были авторами слов о законе, В. Шубарт заявил: «Этот ответ не удовлетворяет, но мне представляется полезным поставить вопрос, на который я еще не в состоянии ответить»>{90}.
Что же не удовлетворило исследователя? Вероятно, неясность механизма, внедрившего в головы писцов именно эти философские представления. Сам факт популярности идей Платона и других мыслителей в столь далекой от них среде и эпохе требует объяснения. Попытаемся найти его, узнав взгляды писцов на роль закона, на причины, сделавшие закон столь нужным и важным.
Некий Аврелий Исидор, человек довольно состоятельный>{91}, пишет: «То, что приводит к разорению нас, людей бедных, законы запрещают, однако я сам, будучи человеком весьма бедным, страдаю от насилия и беззакония»>{92}. «Законами неоднократно устанавливалось, чтобы никто не подвергался насилию и несправедливому взысканию», и все же, если бы злоупотребления «удавались несправедливым людям, никто из бедных не устоял бы»>{93}. «Мы, мелкие земледельцы, претерпеваем нечто ужасное из-за препозита пага Теодора и комархов. Они преследуют нас, как показывает образ мыслей этих зловреднейших людей, ибо они притесняют на местах…»>{94}.
Итак, богатые и сильные притесняют бедных и слабых. В этой печальной ситуации необходим закон. Аналогичные мысли высказывают и другие прошения. «Если весьма сильным удается то, на что они посягают, и если законы не исполняются и не удерживают их, жизнь бедняков становится невыносимой»>{95}. Дочь ухаживала за своей матерью, насколько ей позволяла «бедность». После смерти матери соседи захватили имущество покойной. Дочь возлагает надежды на силу закона: «Не малая опасность и не случайная взыскательность грозят тем, кто легко предается воровству и грабит чужое добро»>{96}.
Богатство толкает к нарушению закона, к насилию над слабыми. На Аврелия Исидора нападают люди, обремененные множеством выпитого вина и «обнаглевшие по причине имеющегося в избытке богатства»>{97}. Люди, «не уважающие законы» и «обладающие богатством», покушаются на участок Петесуха, сына Мерсия, с которого он «трудом своих рук получает необходимое пропитание»>{98}. Некие обидчики «пользуются своим богатством и тиранией на местах»>{99}. К нарушению закона также толкает алчность. Аврелий Антеус обращается к чиновнику: «Твоя мужественность, господин препозит, обычно пресекает грабежи и алчность сильных»>{100}. «Многообразна алчность человеческая, но в данных обстоятельствах суровость твоего величия должна покарать осмелившихся на это»>{101}.
Перед нами риторические формулы, общие места. Точно такие же фразы о законе — защитнике бедных от богатых можно найти и в других источниках II–IV вв. Один из героев Апулея предупреждал богача, теснившего слабого соседа, «что напрасно тот, надеясь на свои богатства, угрожает с такой тиранической спесью, меж тем как и бедняки от наглости богачей находят обыкновенно защиту в справедливых законах». В ответ богач грозит послать на виселицу и сами законы>{102}.
Конечно, элементы социального протеста есть и в прошениях птолемеевского времени. Но там этот протест не осознан, потому что не типизирован. Каждый жалобщик интересуется только своим случаем, он не ставит себя в общий ряд обиженных, а обвиняемого — в общий ряд обидчиков, не анализирует причины конфликта, не поднимается до обобщений, абстракций. Исидор обидел Петесуха, не более того.
Но вот совершилось чудо. Все преобразилось. И волшебной палочкой оказался «топос», общее место, столько раз осмеянный риторический штамп. За миром случайностей встал мир типичных ситуаций. На место конкретного царского земледельца Петесуха или катойка Исидора встают «сильный» и «бедный», их конфликт осознан как столкновение сильного с бедным, а причина его — избыток богатства и алчность. Неважно, что Петесух и Исидор сплошь и рядом принадлежат к одному социальному слою, что ни один из них не сильнее и не богаче другого: мы имеем дело с применением готовых риторических формул.
Первый шаг к типизации конфликта — появление самих терминов «бедный» и «богатый». Как писал французский историк Μ. Блок, «появление слова — это всегда значительный факт, даже если сам предмет уже существовал прежде; он отмечает, что наступил решающий период осознания. Какой великий шаг был сделан в тот день, когда приверженцы новой веры назвали себя христианами!»
