Ритка - [30]

Рассказать бы отцу, что бы он сказал по этому поводу? Но даже отцу такое не расскажешь. Да и что рассказывать-то?

Катя пригласила Олега к себе. Вот тогда она и познакомит их с отцом. Заставит сразиться в шахматы. Интересно, проиграет Олег отцу или нет? Катя чаще всего проигрывает. А Олег зовет ее посмотреть его библиотеку. И еще коротковолновый передатчик, Олег смастерил его сам. Он спросил тогда: а чем увлекается она, Катя? И она смутилась сначала, а потом выпалила:

— Вязанием, ага! Это прямо-таки как болезнь! Чуть выберется минутка, сразу за спицы хватаюсь.

Олег молчал, и она добавила, стараясь усмехнуться:

— Как какая-нибудь мещанка, да?

Тут Олег возразил:

— Ну, почему? У меня мать тоже вяжет. Вот эту шапку она связала. И варежки, и носки нам с отцом. Это хорошо, когда человек все умеет.

Катя обрадовалась тогда этим его словам и решила про себя всегда говорить Олегу только правду. Какая бы эта правда ни была. Олег поймет… Интересно, понравится он отцу или нет? Отец как-то всегда все сразу угадывает про людей. Вот бы ей, Кате, так!

Господи, сколько можно сидеть? Уже девятый час. Отец вот-вот позовет ужинать. А после еды сразу отяжелеешь, потянет спать. Вот у нее теперь так всегда! Застрянет на какой-нибудь мысли и думает, думает! Время-то идет! Она и за вязание-то в последнее время почти не берется и читать стала мало. Все валится из рук. С чего бы, спрашивается? Ну, довольно! Значит, параграф… где ручка?

…Иван Николаевич предполагал, что жену может огорчить затеянный им разговор, и все же не ожидал такого.

В этот вечер Ирина Петровна задержалась особенно долго и поэтому к дочери заглядывать не стала, сразу прошла в ванную. Возможно, Ирина рассчитывала, что, пока она моется, он уйдет спать? Дождался ее, спросил:

— Что будешь есть? Суп уже остыл. Есть салат. Может, сосиски отварить?

— Я сама, — заторопилась Ирина Петровна. — Господи, опять проканителились до двенадцати! Чуть не каждый вечер…

Ивану Николаевичу стало немного не по себе от этого покаянного тона жены, но решил воспользоваться ее словами:

— Да, длинновато у вас получается. Ты знаешь, по-моему, Катюшка заскучала… Тебя все не бывает, а я, как ни говори, мужик…

Ирина Петровна поставила на стол белую эмалированную кастрюльку, в которой собралась отваривать сосиски, метнула на мужа быстрый взгляд.

— Это уж твоя работа! Когда ей скучать? И самой почти не бывает дома. То в школе, то на каток… Будто я не знаю. И не маленькая она уже, в конце концов.

В голосе жены прозвучало явное ожесточение. Это и удивило Ивана Николаевича. Продолжал уже другим тоном, потверже:

— В том-то и дело, что не маленькая. Переходный возраст. Наверное, помнишь, как у самой было? Ну вот, надо бы поближе к девчонке. Может, подсказать где что…

— Ну, положим, со мной никто не нянчился, — уже холодно перебила Ирина Петровна. — И вообще, напрасно ты так ее настраиваешь.

Теперь Иван Николаевич удивился еще больше. Он ведь не знал о том разговоре, что произошел как-то вечером между женой и дочерью.

— Я настраиваю? Ты так считаешь? Неужели я настолько глуп, бессердечен? Играть на нервах у ребенка…

— Да, да, настраиваешь! — уже всхлипнула Ирина Петровна. — Прикрываешь девчонкой свою ревность.

Чувство своей неправоты, страх, что она не справится с ролью — все это настолько издергало Ирину Петровну, что она разрыдалась. Захлестнула обида на мужа, на его непонимание. Неужели он не видит, как ей трудно в последнее время? Мог бы подождать, потерпеть…

Иван Николаевич умолк, удрученный, постоял, глядя на вздрагивающие плечи жены. Обнять бы их, прижать к себе? Не позволил себе этого, прошел в ванную, а потом — сразу в комнату и принялся стелить постель. Утром в семь нужно быть уже в цехе, надо постараться заснуть.

А Ирина пусть поплачет, посидит подумает. Он все-таки правильно поступил, что напомнил ей о дочери. Пора. Может быть, он даже уже и поздновато это сделал? Все боялся: Ирина подумает, что он ревнует. Она и в самом деле… Сама еще как ребенок.

…Выплакавшись, Ирина Петровна принялась варить сосиски. С обеда у нее маковой росинки во рту не было и теперь сосало под ложечкой. Не то потому, что она поплакала, не то оттого, что очень уж задели слова мужа, но она вдруг успокоилась.

Нарезала себе хлеба, поставила на стол горчицу, чашку с чаем.

Она знает, чего им хочется — мужу и дочери, но она не поддастся этому домострою. Нет, нет, они не запрут ее в четыре стены!

Ромашов прав: для того чтобы работать творчески, надо давать себе возможность и отдыхать.

Да, она нравится Ромашову, ну и что тут такого? Это потому, что у них одинаковые интересы. Ромашов понимает ее, Ирину Петровну, с полуслова. Он вообще тонкий человек. Конечно, и муж у нее никакой не чурбан и тоже достаточно начитан, но… трезвый он какой-то уж очень. Склад у него такой, не романтичный. Поэтому он так и увлекается рационализаторством, разными чертежами.

А Ромашов… сейчас они шли, — Ромашов опять напросился проводить ее и всю дорогу читал стихи. Александра Блока. Потому она и задержалась так долго. Когда вышли из Дома культуры, не было еще десяти. Она все напоминала себе: надо поторапливаться! Нельзя же задерживаться на каждом перекрестке! И… слушала Ромашова. А он читал: