Ритка - [26]

Лариса неглупа, она догадывается, какую роль играет в той среде, которой ее окружила мать. Харита Игнатьевна видит в ней только предмет купли-продажи, товар, который нужно как можно скорее и повыгоднее сбыть с рук… Нет, в начале пьесы Лариса отдает себе в этом отчет еще не до конца. В ней еще живет, теплится какая-то надежда. На лучшее. Она еще любит Паратова, верит в его порядочность. А согласилась выйти замуж за Карандышева лишь потому, что ей хочется наконец-то покончить с тем миром, в котором она живет. Хотя бы и такой ценой обрести хоть какую-нибудь свободу, самостоятельность. Вот именно, конечно! И все же Вот она, Ирина Петровна, плюнула бы на всех этих Паратовых-Кнуровых и… что бы она стала делать? Не имея ни специальности, ни… Время-то какое было! Она все забывает, поэтому и не получается.

Или… или она, Ирина Петровна, просто бездарь?

Она до такой степени углублялась в свои мысли, возвращаясь пустынными ночными улицами домой с репетиций, что не испытвала никакого страха оттого, что улицы освещены плохо, а она одна. Так уж получилось, что в ее сторону ей ни с кем не было по пути.

Впрочем, иногда ее провожал Ромашов, инженер из планового отдела. Он играл Паратова, и у него все пошло удачно с первой же пробы. Возможно, Ромашову очень помогли внешние данные — такой он видный, холеный, даже барственный. Стоило Ромашову только наклеить усики и надеть черный шелковый цилиндр, как всем показалось, что перед ними один из тех молодых богатых людей середины прошлого века, каких не раз описывали русские писатели.

С Ромашовым они заговаривались о только что сыгранных кусках пьесы так, что на дорогу домой у Ирины Петровны порой уходило теперь больше двух часов. Пройдут несколько шагов и остановятся, поспорят.

Иногда она отвечала Ромашову невпопад, спрашивая себя: но почему же, почему не получается? Ведь вроде бы не так уж и сложна роль. И перечитала она немало о «Бесприданнице», о драматурге и его времени. Она с этой Ларисой и дома все запустила. И этот Катин упрек… Дочь права. Бросить ей надо все это — и репетиции, и долгие провожания Ромашова. Она семейная женщина и должна с работы спешить домой, а не.

Но такой уж у нее характер: если что-нибудь задумала, нужно добиться этого во что бы то ни стало! Иначе не будет ей покоя. Хорошо, в таком случае роль Ларисы будет у нее последней. И в самом деле уже хватит! Дочь стала взрослой, а она и не заметила. Муж просит сына, а ей скоро уже и поздно будет. Вообще-то хорошо бы, если бы у Катьки появился брат. Она и вынянчить бы его теперь помогла и потом жить ей было бы теплее… Нет, роль Ларисы не так уж проста, какой кажется на первый взгляд.

Ирина Петровна выросла в семье кадрового железнодорожника. Отец мечтал видеть ее инженером, а она пошла после десятилетки на завод, в цех, надеясь продолжить свое образование на вечернем отделении. И одолела только техникум. Увлеклась занятиями в драматической студии при заводском Доме культуры. С тех пор и пошло!

О чем это там Ромашов? Он опять вызвался проводить ее, и она не стала возражать, подумав: «Может, он что-нибудь подскажет?»

Но Ромашов заговорил совсем о другом:

— Давайте махнем как-нибудь на лыжах? А то все в духоте о и духоте. То в цехе, то на этих репетициях. Вы вроде бы даже побледнели в последнее время. Надо больше отдыхать.

Не поворачивая головы, искоса бросила взгляд на профиль инженера. Папироса слегка подсвечивала круто вырезанные ноздри тонкого крупного носа. Отметила про себя машинально: видный мужик, ничего не скажешь! Только о чем это он? Рассмеялась:

— Я со своими-то никак не могу выбраться. У меня и дочь, и муж хорошо ходят на лыжах. Да и снегу-то еще нет.

Ромашов долго молчал. Папиросу он бросил, и теперь его профиль лишь смутно белел в негустом городском сумраке.

— Мы с вами, Ирина Петровна, будто два иностранца, на разных языках говорим… Я вам одно, вы мне — другое. Я утверждаю, вижу: вам надо отдохнуть. Тогда и работа спорится лучше.

«Намекает, что у меня не получается?» — спросила себя Нина Петровна. — Сказал бы прямо…

Без разговора они одолели расстояние от Дома культуры до квартиры Ирины Петровны немногим более чем за двадцать минут. Ромашов тут же распрощался. Кажется, он обиделся. За что?

Возвращаться домой в последнее время стало трудно. Обычно муж и дочь принимались расспрашивать, как да что. А что она могла сказать им теперь?

Ирина Петровна посмотрела вслед Ромашову. Его спина уже едва угадывалась в сумраке… Постояла и, вместо того, чтобы войти в подъезд, снова побрела от дома. На углу соседнего здания будка телефона-автомата. Вообще-то поздно уже. Только вряд ли Август Робертович уже спит.

Старик подошел к телефону сам. Терпеливо выслушал ее не очень связную исповедь. Кашлянул:

— Ну, это вы зря. Ну, хорошо, допустим, вы не годитесь для этой роли. А кто из наших подходит больше? Ага, молчите… Вы измучились? Вот и хорошо, великолепно, что измучились. А вы думали, без муки что получится?.. Вы из дому? Что, из телефона-автомата? Идите-ка вы спать, дома вас уже, наверное, потеряли.

Хорошо, что он не назвал ее дорогой. Если главреж начинает говорить с исполнителем роли очень уж ласково, считай: все пропало! Старик сказал: «Хорошо, что мучаетесь…»