Рисунок на снегу - [15]

Из-за перегородки послышался слабый голос:

— Мама…

Тётка Ольга кинулась туда. Тихон с Лёнькой остались одни.

Друзья

Лучшего друга, чем Лёнька, у Тихона не было никогда. И не только потому, что они одногодки, учились в одном классе, сидели на одной парте. Самое главное, что их всегда удивляло и радовало, было то, что в одно время, ну, прямо в одну минуту у них появлялись одни и те же мысли и желания.

То Тихон прибежит к Лёньке, чтобы предложить другу пойти вместе на рыбалку, а Лёнька в это время ладит удочку и собирается бежать к Тихону. То Лёнька бежит к Тихону с лукошком — в пущу идти по ягоды, а Тихон встречает его на пороге хаты уже с лукошком в руках.

Их вместе принимали в пионеры, а они, стоя плечо к плечу, клялись быть всегда готовыми защищать дело отцов.

И теперь Тихону часто не хватало друга, и он знал, что Лёньке тоже не хватает его.

— Тишка, ты в боевом отряде? — спросил Лёнька.

— В боевом.

— И стрелял уже?

Тихон немножко смутился.

— Не-е… Я — разведчик. Хожу гляжу, где фашисты обосновались, какое у них оружие, и передаю в отряд. А партизаны тогда идут и бьют их. — Тихон вспомнил слова Павла и добавил, будто и сам так думал: — Мне с оружием ходить нельзя…

— А кто у вас самый главный, дядька Максим?

Ещё в самом начале войны Лёнька первый сказал Тихону про дядьку Максима. И теперь вспомнил о нём, потому что не раз читал листовки и обращения к населению, подписанные дядькой Максимом, секретарём Брестского антифашистского комитета.

И Тихон подумал, что сейчас, пожалуй, можно рассказать Лёньке о том, о чём он не мог, не имел права рассказать раньше: про землянку в их саду, про подпольную типографию и про то, что дядька Максим — это совсем не дядька Максим, а Иосиф Павлович Урбанович.

Урбановича Лёнька знал: Иосиф Павлович до войны был председателем Ружанского поселкового Совета. Уже тогда они, ребятишки, с восхищением глядели на Урбановича, потому что ещё в 1926 году, когда их, малышей, и на свете не было, а на Ружанщине хозяйничали паны, девятнадцатилетний Урбанович выступил с речью на первой политической массовке в Ружанах. Его, былого подпольщика, которого паны за революционную деятельность сослали на каторгу, знали все в округе.

После рассказа Тихона Лёнька некоторое время молчал, потом обиженно прошептал:

— И не мог ты мне раньше про это сказать? Я же никому бы больше…

— Не обижайся, ты же понимаешь, это была не моя тайна. — И чтобы перевести разговор на другое, Тихон спросил: — А помнишь, ты мне рассказывал про поезд, что партизаны отбили у фашистов?

— И роздали людям всё, что фашисты хотели вывезти в Германию?

— Ага, так это сделал командир нашего отряда Александр Иванович Самуйлик!

Рассказ о подвиге командира Тихон слышал в отряде, в партизанской школе, открытой по инициативе Урбановича в семейном лагере. Выкопали для этого большую землянку, сколотили столы из досок, лавки. Вместо тетрадей молодой берёзовой коры надрали. На ней и писали карандашом. И наставница у них была, как в настоящей школе, только одна на три класса. И учились не каждый день. Тихон ходил в третий класс. Правда, пешком он не ходил. Всегда кто-нибудь из партизан подвозил верхом на коне эти два километра. Отряд-то конный, как у Будённого.

Однажды в школьную землянку пришёл командир отряда. Он рассказывал ученикам о войне 1812 года, о том, как мужественно сражались русские солдаты, обороняя от захватчиков Отчизну.

Тихон не сводил глаз с ордена Ленина, поблёскивавшего на гимнастёрке командира.

— За что вы получили орден? — не утерпев, спросил Тихон.

— Расскажите!

— Расскажите! — послышалась детская разноголосица.

И Александр Иванович рассказал. Тихон слушал и боялся дышать, чтобы не пропустить ни одного слова.

Теперь так слушал его Лёнька.

…Они остановили поезд красным флажком, как останавливают железнодорожники, когда впереди какая-нибудь опасность. Потом дали залп по вагонам. Фашисты подумали, что на них напал целый партизанский отряд, повыскакивали из вагонов, бросились за насыпь. А наши — их было одиннадцать человек — на паровоз и сорок километров ехали с советскими лозунгами, с флагами, пока всё добро, награбленное фашистами, — рожь, пшеницу, кур и гусей — не роздали людям. Потом облили бензином, подожгли и на полной скорости пустили пылающий поезд на разобранный ещё в первые дни войны мост, в речку Пину…

Заворожённый рассказом друга, Лёнька с минуту молчал.

А когда заговорил, то слова его не были неожиданными для Тихона.

— Тиша, возьми меня с собой в отряд! Ты же знаешь, я не трусливый, я тоже разведчиком буду. Вместе будем ходить. Я за тебя жизни не пожалею. Возьмёшь, Тиша?

Тихон молчал. Он понимал друга: и сам ведь когда-то вот так же рвался в отряд.

А Лёнька упавшим голосом тянул:

— Я один пошёл бы. Да боюсь не найду партизан…

— Может, подождёшь до весны? Тогда все в лес пойдут.

Лёнька смотрел Тихону прямо в глаза.

— Если ты друг — возьмёшь.

И Тихон согласился, не мог не согласиться.

— Только предупреди мать, — сказал он. — Записку ей напиши, чтобы знала, где ты. Утром я за тобой зайду.

Тихон надел ватник, шапку, повесил через плечо торбу, заговорщицки посмотрел на Лёньку и, попрощавшись с тётей Ольгой, вышел из хаты. Лёнька проводил его до улицы.