Рискнуть и победить - [4]

— А ты обыкновенный деревенский плотник, — парировала Ольга.

Я решительно возразил:

— Ничего подобного. Столяр.

— Это, наверное, большая разница? — не без иронии предположил Митюков.

— Принципиальная, — подтвердил я. — Как между полковником И генералом.

И снова виновато глянул на Ольгу. Ну вот такая я сука. Нужно было смотреть, за кого выходила замуж. Я и тогда не притворялся выпускником дипломатической академии.

— Не обращайте на него внимания, его шутки далеко не всегда удачны, — проговорила Ольга и с улыбкой прикоснулась рукой к локтю Митюкова. Эдак доверительно. Как бы умоляя о снисхождении. Рукой в туго натянутой белой лайковой перчатке по локоть. Выпростанной из-под небрежно наброшенного на плечи норкового полупердяйчика. Когда этот шнурок из «Ле Монти» хотел мне сообщить, сколько это стоит, я едва рот ему не заткнул. Дал ему кредитную карточку «Виза» и сказал: "Сунь ее куда следует, а мне ничего не говори. Вообще ничего. Понял?

Может, мне повезет и я так до конца жизни этого не узнаю. Потому что покупать такие вещи — грех. Как чревоугодие. А оно, между прочим, в православии считается самым тяжким грехом. Вторым после уныния". Он понял. И Митюков, судя по его физиономии, понял. Он взглянул вниз, на Настену, которая деловито посыпала песочком его сверкающие штиблеты, и не слишком естественно улыбнулся.

— Какое прелестное дитя! Вся в маму! И как нас зовут?

Прелестное дитя посмотрело на него снизу и спросило:

— А у вас автомат есть?

— Нет, — честно признался Митюков.

— А у папы был, — сказала Настена и потеряла к нему всяческий интерес.

Полковник повернулся к начальнику училища и отрекомендовал ему Ольгу. А затем небрежно представил меня:

— Ее супруг. Пастухов, наш выпускник. При этих словах какой-то довольно молодой штатский в коротком светлом плаще, стоявший рядом с генерал-лейтенантом, быстро взглянул на меня и тут же отвернулся, продолжая созерцать праздничную толпу, вливавшуюся через ворота на территорию училища.

Нестеров суховато-любезно поклонился Ольге и протянул мне руку:

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Спасибо, что приехали.

— Спасибо, что пригласили, — ответил я. — Вы что, всем выпускникам разослали приглашения? Не боитесь, что места не хватит?

— Нет, только тем, кто закончил училище с отличием.

— Тогда хватит, — сказал я.

Он хмуро покивал:

— Что делать! Такова жизнь.

— Да, — согласился я. — Такова.

Тут в ворота училища вкатились три черные «Волги», утыканные антеннами, младшие офицеры кинулись к ним открывать дверцы, а начальствующий состав с приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей.

Только штатский, который стоял рядом с начальником училища, остался на месте.

Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А что, интересно, его касалось?

Мы снова влились в праздничную толпу. Ольга внимательно посмотрела на меня:

— Ну? В чем дело?

— Что ты имеешь в виду?

— То. «Такова жизнь». Какова?

— Ты же сама слышала. Такова. Боюсь, не удастся мне встретиться с однокашниками.

Из нашего выпуска красные дипломы получили шестеро. Трое в Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане.

— Как остались? — не поняла она.

— Ну как. Насовсем.

Она помолчала и предложила:

— Хочешь уехать?

— Почему? Раз приехали на праздник, давай праздновать. Ты же хочешь посмотреть, как я жил?

— Очень, — сказала она. — Да, очень. Пока готовилась торжественная часть, я показал Ольге казарму, в которой прошли лучшие годы моей молодой жизни, кухню, на которой тоннами чистил картошку по нарядам вне очереди. Правда, сортир, который драил по тем же нарядам, показывать не стал. Зато с особенным удовольствием показал «губу», обитель размышлений.

— Ты сидел на «губе»? — поразилась Ольга.

— Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на «губе»?

— И часто?

— Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний?

— Девять.

— Правильно, девять. На все девять у нас был абонемент в Зал Чайковского. И еще одна симфония Малера. Очень длинная.

— Пятая.

— Возможно. Хорошая симфония. Но явно затянута. Я опоздал из увольнения ровно на два с половиной часа. Десять «губарей» получается, так? И еще была симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил свою партию, погасил свечу и тихонько ушел.

— "Прощальная".

— Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток.

— Семь суток?!

— А как ты хотела? Это была четвертая самоволка за месяц. Мог и под трибунал загреметь.

— В ту ночь ты первый раз остался у меня.

— Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную жизнь. И сейчас вспоминаю, — добавил я.

В общем, удалось мне ее отвлечь. Мы посмотрели торжественную часть, поаплодировали приветствию президента, которое огласил какой-то сановный штатский валуй, из тех, что прикатили на черных «Волгах», посмотрели присягу и парад салабонов. Потом объявили перерыв, и на курсантиков набросились мамаши, впихивая в их желудки содержимое сумок. Папаши наверняка пытались зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто дрогнул, то я тому не завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся.

Потом действие переместилось на стадион, где старшекурсники показывали свое мастерство. Пока они выкладывались на штурмовой полосе, а потом под ахи, охи, визги и аплодисменты зрителей крушили ребрами ладоней кирпичи, ломали доски и швыряли друг друга оземь, как цыган шапку, я попытался собраться с мыслями.