Ришелье - [20]

Враги Ришелье распространяли слухи о том, будто каждый месяц он запирается о своим слугой и доктором в комнате и два-три дня буйствует до появления пены изо рта и прячется под кроватью. Эта история из ряде сплетен, утверждающих, что Гитлер грыз ковры, катаясь по полу. Да, Ришелье и в самом деле был человеком в высшей степени нервным. Холодная, бесстрастная внешность, которую он обыкновенно являл миру, скрывала его невероятно нервную натуру. Он был в состоянии проливать потоки слез, заслужив презрительное замечание Марии Медичи, что «он может разрыдаться, когда угодно, стоит ему только пожелать». Подчас Ришелье пытался скрыть свои эмоции, забравшись в постель. Был склонен к меланхолии. Его друг, епископ Лавор писал: «Он пребывал в меланхолическом расположении и имел слабость быть мрачным и раздражительным». Понятно, что проблема здоровья должна была сильно беспокоить его. Под рукой всегда находились врачи, аптекарь и хирург. Раз в неделю Ришелье пускали кровь и ежедневно ставили клизму. Перечень лекарств был огромен: в 1635 году он насчитывал их более чем на 1400 ливров.

Вообще же кардинал жил экономно. Он предпочитал обедать в одиночестве и ограничивался всего лишь двумя блюдами. Затем позволял себе развлечься. В Рюэле обыкновенно прогуливался по саду. Ему нравилось слушать музыку, хотя и не хватало времени на это. Главным его развлечением была беседа. В глубине души он любил деревню и ему претили парижская сутолока и запахи столицы. Куда больше ему нравились пригороды, более всего он получал удовольствие от «рюэльского уединения». Ришелье был настоящим отшельником. Он не любил давать аудиенции и явно вредил своей популярности, устраивая их как можно реже.

Многим кардинал внушал страх. Зачастую он выглядел бесстрастным и высокомерным. Хотя и признавался, что не всегда умеет быть достаточно обходительным с теми, чье положение того заслуживало. И все же в исключительных случаях он мог быть приветливым и обворожительным. В 1629 году жители Мантобана, только что потерпевшие поражение от войск кардинала, были изумлены его «милосердием и умеренностью», которые в корне изменили репутацию жестокого политика, о которой они слышали раньше. Его друзья считали портрет, нарисованный враждебными кардиналу памфлетистами, искаженным и гротескным. Робость, на которую Ришелье часто сетовал, возможно, отчасти объясняет его ледяную сдержанность в отношении людей, с которыми он не был прежде знаком. Что касается близких друзей, то к ним он испытывал нежную любовь. Так, когда после долгого отсутствия к нему неожиданно приехал отец Котон, Ришелье прервал аудиенцию, которую давал двум послам, чтобы броситься на шею другу и пылко расцеловать его. Он был любим своими слугами, с которыми был милостив и щедр. Камердинер Дебурне, поступивший на службу в 17 лет, оставался с ним до конца его жизни.

На всякого, кто имел дело с Ришелье, большое впечатление производил его ум. «Разум, — писал он, — должен всем управлять и руководить; все следует совершать в соответствии с ним, не увлекаясь эмоциями». Его многочисленные докладные записки королю доказывают глубокое понимание государственных проблем. Он проникал в самую суть, оценивая аргументы «за» и «против» в выработке определенного курса. В конечном счете, он оставлял решение дел королю, всегда обозначая, однако, предпочтительный вариант. Среди качеств, необходимых для хорошего управления страной, твердость, по его мнению, стояла на втором месте после разума. «Правительству, — писал он, — нужны добродетель мужа и непоколебимая твердость». Он не отступал от раз принятого решения, коль скоро был уверен в его правильности. Но, будучи по характеру человеком осторожным, он допускал, что может сожалеть о решениях, принятых под воздействием гнева. Он рекомендовал французским представителям за границей проявлять сдержанность и спокойствие. Его непоколебимость часто путали с жестокостью, имея в виду уверенность, что законность и порядок могут быть обеспечены при помощи насилия. По его мнению, на людей наказания действовали куда сильнее, чем награды. Это было в особенности верно в отношений французов, от природы склонных к неповиновению. И все же жестокость была нужна не ради себя самой. «Правительство, — говорил он, — не сможет ничего сделать, если никто ничем не доволен и всякий подвержен насилию. Жестокость очень опасна там, где все недовольны». Подчас Ришелье проповедовал умеренность. «Гораздо предпочтительнее, — заявил он, — чтобы подданные возвратились к исполнению своего долга сами, нежели их принуждали бы к этому силой, которая используется Богом и людьми, лишь если первое невозможно». Именно король, а не Ришелье, нес прямую ответственность за самые громкие казни.

Рассерженные намерением Ришелье разрешить гугенотам свободу совести, прозелиты католицизма гневно именовали его протестантом и даже атеистом. Это обвинение было явной нелепостью. Насколько мы в состоянии судить, Ришелье был глубоко религиозным человеком. Его ежедневный распорядок дня свидетельствовал о набожности. И утром и вечером он молился, ежедневно посещая мессу. По воскресеньям ходил исповедоваться и получал отпущение грехов. Когда по важным церковным дням и на праздники Богородицы он совершал службу, то делал это с образцовым благочестием. На Пасху удалялся в монастырь. Сомнения в вопросах веры побуждали его обращаться за их разрешением в Рим. Так, ему позволили участвовать в дискуссиях о примирении, которые могли привести к «пролитию крови». Он был также освобожден от обязанности читать свой требник каждый день. Вместо этого ему достаточно было лишний раз помолиться перед распятием. Ришелье всегда помнил о бренности бытия. «Мы все, — говорил он, — подобны морякам, сидящим спиной к тому месту, до которого хотим добраться: мы пытаемся прогнать мысль о смерти и тем не менее приближаемся к ней».