Ринг. Нокаут. Операция «Викинг» - [5]

— Кольке пятнадцать, в десятый перешел. — Наташа быстро убрала со стола портвейн и стаканы: — Чай организую. Выпьем чайку, Виталий Иванович?

— Как пятнадцать? — Островерхов поднял ладонь чуть выше стола.

Наташа звонко рассмеялась, подняла руку над головой.

— Сейчас явится.

— Пятнадцать, — ошарашенно повторял тренер, погладил себя по волосам, вздохнул, повернулся к наблюдавшему эту сцену Исакову. — Чего же не приводишь парня? Пора начинать. В каком он весе?

— От шестидесяти семи до семидесяти одного, — ответил Исаков. — Но на ринг он не рвется.

— Как это не рвется! — возмутился Островерхов, встал и открыл сервант: — Ты его только приведи. Всыплют! При такой родословной вмиг кровь загорится. — Он взял хрустальную вазу: — Помнишь? — Исаков кивнул. — Рано ты ушел, Петр. Рано.

— Тридцать стукнуло. Вовремя ушел, — возразил Исаков.

— А у меня сейчас ребята ничего. Приличные, — продолжал Островерхое и любовно погладил вазу.

Ваза была хрустальная, без подписи. Островерхов попытался вспомнить, за что они с Петром ее получили. Тренер поставил вазу на место, прочитал подписи на других призах, даты воскрешали в памяти события.

Петр, тогда еще совсем мальчишка, протянул кубок Островерхову, попросил взять на память о первой победе. В тот вечер в скромном номере гостиницы состоялся важный для обоих разговор. Разговор о спорте, о его месте в жизни.

Островерхов никогда не говорил ученикам: спорт — главное, если ты хочешь побеждать, подчини себя законам спорта, все остальное отодвинь на второй план. Человек должен сделать выбор сам. Без нажима со стороны. Велик соблазн подтолкнуть, убедить, что талантлив, соблазнить победами, поездками за границу, славой. Кто знает, будут ли победы и слава! Не превратится ли неожиданно в посредственного середнячка? Островерхов убежден, что ни один тренер этого не знает. Хороший тренер знает все о пути, который надо пройти, может и обязан помочь в дороге, поддержать и ободрить. Шагать же человек должен сам. И никогда Островерхов не уговаривал своих учеников идти до конца, не обижался, если они останавливались на достигнутом. Он очень огорчался, когда способные ребята, соблазненные сладкими речами кого-нибудь из коллег, уходили от него, делали на спорт ставку и порой превращались в неудачников.

Исаков смотрел на старого тренера и друга, решил отвлечь его от воспоминаний.

— Вот заявлюсь на первенство Москвы и всыплю твоим ребятам, — шутливо сказал Исаков и расправил плечи.

— Заявись, заявись! — Островерхое взял другой кубок и любовно погладил широкой ладонью. — Вот бы зрелище получилось. Все старики сбежались бы посмотреть.

Исаков улыбнулся, взгляд его упал на список, который он только что составил, улыбка пропала. Он подвинул блокнот, задумчиво сказал:

— Сбежались бы, говоришь?

— Обязательно, Петр! — Островерхое осторожно перебирал лежавшие на бархатной подушечке медали. — Я тоже заявлюсь. Один держать, а другой бить будет. Мы им, пацанам, накостыляем. — Он закрыл сервант, провел сухой ладонью по лицу, взглянул на часы, заторопился: — Тренировка у меня.

— А чай! — Наташа попыталась остановить Островерхова.

— Опаздываю, Наташка! Сына присылай, Петр! Я из него мужчину сделаю! — крикнул он, уже спускаясь по лестнице.

Исаков постоял на площадке и, лишь услышав, как хлопнула дверь парадного, вернулся в квартиру. Он зашел в комнату сына, начал перебирать разбросанные на столе книги. Старый тренер, не подозревая, коснулся больного места: с сыном у Исакова не ладилось. А как радовался, что родился мальчишка. Николай рос парнем неглупым, да, в общем, вполне пристойным человеком.

Исаков оставил в покое книги, прошелся по комнате, катнул ногой покрытые пылью гантели.

Сыну не исполнилось двух лет, когда Исаков начал с ним делать гимнастику, малышу понравилось, но стоило отцу пропустить день или два, мальчишка ленился, затем бросал заниматься вообще. Когда Николай пошел в школу, Исаков перестал читать нотации и принуждать, он ежедневно делал гимнастику сам, убежденный, что сын не удержится, заговорит самолюбие. Действительно, раз в два-три месяца Колька хватался за гантели, несколько дней крутился перед зеркалом, щупал вялые мышцы. Исаков молчал, он знал, что в спорт привести человека нельзя, он обязан прийти сам, иначе не выдержит, рано или поздно дрогнет, сломается. Если парень не может преодолеть себя в такой ерунде, как обыкновенная гимнастика, разговор о спорте смешон. Ведь никому не придет в голову предложить человеку, у которого нет сил, подняться с постели, пробежать десять километров.

В одно обыкновенное утро, когда Исаков привычно прыгал через скакалку, в коридор вышла жена. На Наташе были лыжные брюки и старенький свитер, она вынесла табурет, положила на него какую-то бумажку, позже Исаков узнал, что Наташка вырезала из журнала «Здоровье» комплекс упражнений для новичков. По-детски сопя и отдуваясь, Наташа неумело выполняла нехитрые упражнения.

В ванной они посмотрели друг на друга, жена заговорщицки подмигнула, Исаков поцеловал ее в мокрое ухо. Он знал, что Наташка не подведет. Через год она свободно делала стойку на кистях, лучше сына ходила на лыжах, плавала не хуже, а в гимнастике их нельзя было и сравнивать.