Римское сумасшествие - [62]

И один из таких флаеров я читала, пока стояла на остановке в ожидании автобуса как-то после обеда. В объявлении говорилось о серии концертов в рамках Международного фестиваля камерной музыки в известной церкви в стиле барокко Сант-Иво алла Сапиенца, и это обещало стать самым популярным событием вечера для тех, кому нравилась их музыка, звучащая на заднем дворе этого великолепного сооружения.

Я хотела пойти. И хотела пригласить Марчелло.

– На концерт камерной музыки?

Я позвонила ему сразу после работы, составляя планы на выходные. Несмотря на то, что меня наняли работать несколько дней в неделю, фрески требовали гораздо больше времени из-за сложности работы, поэтому всю неделю мне приходилось оставаться сверхурочно, чтобы успеть сдать объект в срок. Единственное, что меня слегка тревожило, так это то, что я впервые пойду на музыкальное мероприятие после долгого перерыва. К вечеру пятницы идея провести время под звездным небом, слушая прекрасную музыку и сидя рядом с прекрасным итальянцем, выглядела каким-то райским наслаждением.

Подогнув под себя колени, я удобно устроилась в кресле, уставшая после тяжелого трудового дня, но довольная тем, что могу спокойно позвонить Марчелло, словно это было чем-то обычным.

– Конечно, мы же постоянно ходили на подобные концерты в Барселоне. Я подумала, что это может быть интересно. По-моему, эту пятницу они посвящают Гершвину [Джордж Гершвин – американский композитор и пианист – прим. пер.]

– И по какой же это причине тебе хочется еще больше американского? – поддразнил он, заставив меня улыбнуться.

– Ты же не собираешься придраться к творчеству Гершвина? И да будет тебе известно, что в данный момент я безоговорочно влюблена в итальянскую кухню, и я определенно скажу «нет» хот догам Nathan's, если вдруг кто-то прямо сейчас поставит их передо мной. – Сейчас лето, а я даже не побывала на летнем светском приёме в клубе или на ежегодной вечеринке, где угощают запечёным крабом и барбекю. Я, конечно, не жалуюсь, но это лето определенно отличалось от предыдущих по многим причинам. – Просто скажи, что пойдешь со мной.

– Говорю, мы пойдем,– смеясь, ответил он. – Вечер пятницы?

– Замётано!

***

Весь день пятницы я провела, работая над фресками. Я разбиралась в них очень досконально.

С точки зрения искусства их ценность можно было определить, как среднюю, но, по моему личному мнению, они были бесценны. Они располагались на поверхности основной стены. На фресках была показана ежедневная рутина землевладельцев восемнадцатого века: водяные мельницы, оливковые деревья, пастухи и их овцы.

А какие цвета! Насыщенный золотой, светлый зеленый, голубые оттенки Эгейского моря – под слоем кухонного жира и гари от свечей скрывались такие цвета, которые я восстанавливала, что само изображение возвращалось к жизни, словно было нарисовано только вчера.

И по мере продвижения то тут, то там я находила росчерки, не могу сказать, что это была чья-то подпись, но это были завитки, которые я уже начала узнавать в процессе перехода от одного куска к другому. Если бы автором был настоящий художник, то на полотне определенно была бы его подпись, но что касается этой работы, прекрасной и технически обоснованной можно предположить, что скорее всего эту фреску создал ремесленник. Человек, который не принадлежал к числу знати, но определенно обладал талантом, собственным вкусом и стилем. Это и объясняет завитки. Я обнаружила их, когда прорабатывала часть сцены какого-то празднования, на которой был изображен мясник и его продукция.

Часть краски настолько сильно выцвела, что этот завиток можно было увидеть только под прямым освещением и при помощи мощных линз, отчего я решила сделать всё возможное, чтобы восстановить картину так полно, насколько смогу. Между изображением поросенка на вертеле, расположенного над кипящим котлом, и потрескавшейся краской размещался завиток синего цвета, который странным образом не сочетался со сценой, исполненной в красных, коричневых, желтых и немного зеленых оттенках, которые использовали для зарисовки лугов на заднем плане.

Затем этот завиток снова появился среди изображения стада гусей, разгуливающих перед служанкой, которая направляется в сторону рынка, а затем я заметила еще один в зарослях плантации оливковых деревьев. После этого я начала искать этот знак, гадая, кем же был тот человек, который решил оставить о себе напоминание, несмотря на то, что оно было настолько маленьким и незаметным, чтобы его кто-то мог обнаружить.

Кем он был? Как он выглядел? Что он любил? Любил ли он свою работу, проводя дни на какой-нибудь богатой вилле, рисуя сцены из сельской жизни? Мечтал ли он о том, чтобы в один день ему дадут разрисовать огромный дом, церковь или даже стены Ватикана? Или же он был самым обычным ремесленником, который довольствовался обычной жизнью, в которой он работал и кормил свою семью, и даже не мог предположить, что в двадцать первом веке какая-нибудь женщина в джинсах и с конским хвостиком на голове, с устройством, прикрепленным к её руке, и соединенного с двумя крошечными приборами, вставленными в уши, будет улыбаться, когда в очередной раз обнаружит голубой завиток, одновременно напевая мелодию