Римский трибун - [6]

— Теперь ясно, почему епископ разрешил публикацию древних законов, — заметил Гуаллато. — Он боится Петрарки… Послушайте, как тот разделался с папским двором в Авиньоне.

Студент поднял руку. В наступившей тишине зазвучали стихи:

Да поразит тебя небесный гром,

Негодный двор! Ты, бедных разоряя

И крохи их в свою казну сбирая,

Богаче и сильнее с каждым днем.

Гнездо измен, где все то зло творится,

Что губит ныне божий свет,—

Вино, еда, постель — вот твой завет,

И лишь один разврат в тебе гнездится.

— Не так громко, друг! Тут не пустырь, — похлопал юношу по плечу Чекко. — Что простят Петрарке, не простят нам. — Художник внимательно обвел взглядом собравшихся и с улыбкой добавил — В наше время жизнь потерять нетрудно. А она может пригодиться и для дела.

* * *

Город с утра был охвачен волнением. Весть о прибытии Петрарки разнеслась по Риму. Толпы народа в праздничных одеждах устремились к Большим воротам. Сюда же стекались жители окрестных селений. Древняя либиканская дорога была запружена людьми. Всем хотелось увидеть торжественный въезд любимого поэта.

Несколько сот всадников-кавалеротти, юношей из зажиточных семей, служивших в городской милиции и представлявших цвет римской армии, поскакали в Альбано для встречи. Вместе с членами знатных феодальных родов и посланцами неаполитанского короля, сопровождавшими Петрарку, они должны были составить почетный эскорт.

По одну сторону от двойных ворот, с высоким аттиком, возведенным еще во времена императора Клавдия, расположились представители тринадцати цехов во главе с консулами и советниками.

Ближе к центру колыхались на ветру расшитые эмблемами знамена старших цехов: земледельцев, шерстяников, мясников.

Напротив стояли должностные лица городских районов. Под цветными парчовыми штандартами находились выборные начальники-капориони, рядом сборщики налогов габельери и гаршиери, ведавшие продовольственным снабжением. За расстановкой и поддержанием порядка следили «добрые мужи» из «Совета тринадцати»[5] и солдаты префекта.

По обочинам дороги, насколько хватало глаз, толпились ремесленники, подмастерья, ученики, поденщики, монахи, крестьяне, нищие. Среди простонародья выделялись яркими нарядами купцы и их жены. Отдельными группами держались студенты, писцы, художники и люди дворянского сословия.

Кола ди Риенцо с друзьями поднялся на городскую стену, чтобы лучше наблюдать церемонию. Глядя вниз на оживленную толпу, он думал о Франческо Петрарке.

Какая удивительная судьба выпала на долю этого человека! Слава поэта гремела по всей Европе. Могущественные государи осыпали его милостями, наперебой приглашая к себе. И вот через несколько часов он получит высшее признание и будет, по древнему обычаю, увенчан зеленым венком на Капитолии.

— Короноваться лавром в тридцать шесть лет не приходилось еще ни одному поэту, — заметил Чекко Манчини. — Петрарка первый так рано добился этой чести.

— Говорят, он сын простолюдина? — спросил Кола.

— Его отца изгнали из Флоренции вместе с Данте. До прихода к власти черных гвельфов[6] он был нотарием коммуны.

— Какая интересная фамилия — Петрарка. Ни у кого не встречал такой.

— По-настоящему его фамилия Петракко, — отозвался художник. — Поэт переделал ее для благозвучия на латинский лад.

— Он родился во Франции?

— Нет, в Ареццо. Семья переехала в Авиньон, когда ему было лет восемь.

— Ты видел его?

— Несколько лет назад Петрарка гостил в Риме у Стефано Колонна. Мы познакомились во дворце, где я расписывал стены.

— Каков он? Хорош собой?

— Ростом Франческо пониже тебя. Лицом смугл, худощав. Пожалуй, замечательны в нем лишь глаза: всегда живые, необычайно проницательные.

— Я слышал, Петрарка готовился стать юристом, прежде чем пошел в клирики? — вежливо осведомился один из студентов.

— Отец хотел сделать из него законника, — сказал Чекко. — Его послали изучать право в Монтелье, потом в Болонью. Но Франческо больше интересовался древней литературой, далее принял духовный сан, чтобы без помех заниматься любимым делом.

— А почему он так дружит с родом Колонна? Им посвящено уже несколько сонетов.

— Неужели не знаешь! Кардинал Джованни Колонна был в Авиньоне первым его покровителем.

— Смотрите! Смотрите! — показал Гуаллато.

Вдали на дороге, запруженной народом, появился всадник в красной мантии. Следом, поднимая облака пыли, двигался блестящий многолюдный эскорт. Стоявшая внизу толпа взволнованно загудела.

— Едет! Петрарка едет! — донеслись крики.

Сотни встречающих замахали руками, шапками, платками. Шум голосов постепенно нарастал. Через некоторое время стало видно непокрытую голову поэта, сидевшего на белой лошади.

Знаменосцы у ворот склонили перед ним знамена. Под ликующие возгласы римлян, осыпаемый цветами, Петрарка въехал в город.

В сопровождении горожан он направился к Капитолию, где должна была состояться торжественная коронация. Кола ди Риенцо, Чекко Манчини и другие поспешно спустились со стены, стараясь держаться поближе к поэту. Вместе с толпой они дошли до площади.

Епископ, префект, сенаторы и высшее духовенство уже ожидали перед Дворцом Сенаторов. Специально отведенные места на возвышении занимали послы и именитые граждане. Доктора свободных наук, выбранные для возложения лаврового венка, находились в центре у стола, обитого зеленым бархатом. Здесь же собрались ученые богословы, порты и профессора Римского университета.