Римская сатира - [62]

; при всех произносишь, что было

Под одеялом сейчас! Бесстыдно разнеженный голос

Похоть разбудит у всех, захватит, как пальцами, пусть же

Перья спадут, и лицо твои годы выдаст, хотя бы

Ты говорила нежнее, чем Гем, нежней Карнофора.

200 Ежели ты не намерен любить законной супруги,

Значит, нет и причин, чтоб тебе на ком-то жениться,

Трат не надо на пир, не нужно и винных лепешек,

Тех, что дают в конце церемонии сытому гостю,

Ни подношений за первую ночь, когда на роскошном

Блюде блестят золотые монеты — Дакиец с Германиком[296] вместе.

Если в супружестве ты простоват и к одной лишь привязан

Сердцем, — склонись головой и подставь под ярмо свою шею:

Ты не найдешь ни одной, кто бы любящего пощадила;

Если сама влюблена, всё же рада и мучить и грабить.

210 Стало быть, меньше всего полезна жена для того, кто

Сам обещается быть желанным и добрым супругом:

Ты никогда ничего не даришь, коль жена не захочет,

Ты ничего не продашь без нее, против воли не купишь;

Даже друзей она отберет и откажет от дома

Старому другу, которого знал ты еще безбородым.

Сводники или ланисты[297] вольны составлять завещанья,

Право такое ж дано гладиаторам — слугам арены,

Ты же добро завещай соперникам разным в наследство.

«Крестную казнь рабу!» — «Разве он заслужил наказанье?

220 В чем преступленье? Свидетели кто? Кто доносит? Послушай:

Если на смерть посылать человека, — нельзя торопиться».

«Что ты, глупец! Разве раб человек? Пусть он не преступник, —

Так я хочу, так велю, вместо довода будь моя воля!»

Так она мужу велит; но скоро она покидает

Царство жены и меняет семью, затоптав покрывало,

Вновь исчезает — и вновь приходит к постылому ложу;

Свадебный дома убор покидает она, занавески,

И на пороге дверей зеленые, свежие ветви.

Так возрастает число, и уже по осени пятой

230 Восемь будет мужей — достойный надгробия подвиг!

Теща покуда жива, не надейся в семье на согласье:

Теща научит ценить разорение полное мужа,

Теща научит искусно, хитро отвечать на записки,

Что соблазнитель прислал; она расположит подачкой

Иль проведет сторожей; хоть здорова вполне ее дочка,

Теща зовет Архигена, одежды тяжелые снимет;

Скрытый меж тем в потаенных местах, любовник запрятан;

Он, нетерпения полный, молчит — и готовит оружье.

Ты не дождешься, чтоб мать дала дочери честные нравы —

240 Нравы, каких не имеет сама: ведь гнусной старухе

Полный расчет воспитать такую же гнусную дочку.

Чуть не во всех судебных делах начинается тяжба

Женщиной: где не ответчик Манилия — глядь, обвиняет.

Сами они сочинят заявленье, записку составят,

Цельзу подскажут, с чего начинать и в чем аргументы.

Кто не видал эвдромид[298] тирийских, не знает церомы[299],

Кто на мишени следов не видал от женских ударов?

Колет ее непрерывно она, свой щит подставляя,

Все выполняя приемы борьбы, — и кто же? матрона!

250 Ей бы участвовать в играх под трубы на празднике Флоры;

Вместо того не стремится ль она к настоящей арене?

Разве может быть стыд у этакой женщины в шлеме,

Любящей силу, презревшей свой пол? Однако мужчиной

Стать не хотела б она: ведь у нас наслаждения мало.

Вот тебе будет почет, как затеет жена распродажу:

Перевязь там, султан, наручник, полупоножи

С левой ноги: что за счастье, когда молодая супруга

Свой наколенник продаст, затевая другие сраженья!

Этим же женщинам жарко бывает и в тонкой накидке,

260 Нежность их жжет и тонкий платок из шелковой ткани.

Видишь, с каким она треском наносит мишени удары,

Шлем тяжелый какой ее гнет, как тверды колени,

Видишь, какая кора у нее на коленных повязках.

Смейся тому, как, оружье сложив, она кубок хватает.

Лепида внучки, Метелла слепого иль Фабия Гурга[300]!

Разве какая жена гладиатора так наряжалась?

Иль надрывалась вот так у мишени супруга Азила[301]?

Брачное ложе всегда бесконечных полно перебранок,

Ссор: на постели такой заснуть хорошо не удастся,

270 В тягость бывает жена, похуже бездетной тигрицы,

В час, когда стонет притворно, задумавши тайный поступок,

Или ругает рабов, или плачется, видя наложниц

Там, где их нет; ведь слезы всегда в изобилье готовы,

Ждут на своем посту, ожидая ее приказанья

Течь, как захочется ей, а ты-то, дурак, принимаешь

Слезы ее за любовь, упоен, поцелуями сушишь!

Сколько бы ты прочитал записок любовных и писем,

Если б тебе шкатулку открыть ревнивицы грязной!

Вот она спит с рабом, или всадник ее обнимает...

280 «Квинтилиан, оправдай, прикрась что-нибудь!» — «Затрудняюсь.

Ты уж ответь сама». И она говорит: «Решено ведь,

Ты поступаешь, как хочешь, и я уступаю желаньям

Так же, как ты. Негодяй, баламуть хоть море, хоть небо:

Я — человек!» — Наглее не сыщешь, когда их накроют:

Дерзость и гнев почерпают они в самом преступленье.

Спросишь: откуда же гнусность такая и в чем ее корни?

Некогда скромный удел охранял непорочность латинок

И небольшие дома не давали внедряться порокам

Там, где был труд, где недолог был сон и грубые руки

290 Были от пряжи этрусской жестки, а к самому Риму

Шел Ганнибал, и мужья охраняли Коллинскую башню.

Ныне же терпим мы зло от долгого мира. Свирепей

Войн налегла на нас роскошь и мстит за всех побежденных:

Римская бедность прошла, с этих пор у нас — все преступленья

И всевозможный разврат: на наши холмы просочился