Римская Галлия - [26]

.

Галлы не сразу попали в такую грубую ловушку. Их вооруженные отряды прежде всего присоединились к римской армии как вспомогательные войска, и они с большим рвением бились за империю[288]. Но то было время, когда Италия являлась добычею междоусобия; сражение при Кремоне уже произошло, но в Галлии еще ничего не знали об этом, и страна, находясь в неведении о гибели Вителлия, оставалась ему верна[289]. Скоро распространилась, однако, весть, что империя получила нового господина – Веспасиана, который не был знаком Галлии даже по имени; приходилось, стало быть, в третий раз в продолжение одного года возобновлять присягу. Вместе с тем нельзя было не заметить, что Цивилис и германцы одерживали успехи; они уничтожили несколько римских легионов[290]. Наступил момент, когда многочисленные галлы стали склоняться к восстанию, отказались от уплаты римлянам подати к несения военной службы[291] и «взялись за оружие с надеждою освободиться или из жажды повелевать»[292]. Порыв независимого духа и племенной гордости как бы пронесся тогда над Галлией. При известии о пожаре Капитолия поверили, что боги покидают Рим и что власть над миром должна перейти в руки заальпинских народов: таковы были предсказания друидов[293]. Тем не менее из рассказов Тацита собственно не видно, чтобы поднялась вся Галлия; но в римской армии были галльские когорты, которые до тех пор пребывали в верности и покорности, теперь же вдруг возмутились. Три галльских вождя – Юлий Классик, Юлий Сабин и Юлий Тутор – находились на службе империи[294]. Чувствуя себя среди легионов, ослабленных недавними поражениями, они вошли в соглашение с Цивилисом, умертвили своего главного начальника и заставили остатки легионов примкнуть, как они сами, к возмущению. Это был военный бунт, a не народное восстание[295].

Люди эти взывали к свободе; они обещали друг другу восстановить старую независимость и даже основать великую галльскую державу[296]. Они приказывали солдатам, присягавшим обыкновенно императорам, произносить клятву в верности «самостоятельной Галлии»[297]. Однако один из них – Классик – облекся в знаки римского военачальнического достоинства, другой – Сабин – «повелел приветствовать его, как Цезаря»[298]. Эти два факта, засвидетельствованные Тацитом, сильно уменьшают значение клятвы, принесенной в честь галльской державы. Историк не говорит равным образом, чтобы на призыв трех названных вождей откликнулось большинство населения. Автор ясно показывает, что в продолжение нескольких недель в Галлии не было ни одного римского солдата; стало быть, страна могла возвратить себе независимость, если бы того хотела; она была госпожою своих судеб; но он нигде не сообщает, чтобы в ней поднялось восстание. Тацит изображает настроение Галлии колеблющимся; можно догадываться, что целая партия была там склонна к возмущению и что кое-кто поодиночке взялся за оружие; но из 80 общин он называет только две – лингонов и тревиров, которые решились восстать.

Это движение было первоначально подавлено не римским войском, a самими галлами. Секваны, оставшиеся верными Риму, вооружились, чтобы постоять за него, и привели в расстройство Сабина и лингонов[299].

Что касается Цивилиса и его батавов, они отказались присягнуть «Галлии». Они предпочли, говорит Тацит, довериться германцам. Они объявляли даже, что вступят в борьбу с галлами, громко провозглашая, что Галлия годна лишь на то, чтобы послужить им добычей[300].

Верность секванов и их победа, а, быть может, также страх перед германцами вернули Галлию на сторону Рима[301]. Ремы, которые не совершали отпадения, созвали представителей от всех галльских общин «для совместного обсуждения, что следует предпочесть: свободу или мир»[302].

Тогда-то и произошло одно из характернейших происшествий во всем изучаемом событии. Послы различных галльских народцев сошлись в городе, который ныне называется Реймсом (Durocortorum Remorum), и образовали нечто вроде Национального собрания. На нем рассуждали без всякого стеснения о выборе между римским владычеством и независимостью. Никогда более высокий вопрос не ставился перед нацией и не рассматривался с большим спокойствием. Были ораторы, которые говорили в пользу свободы, другие высказывались за сохранение покорности чужеземному господству. Но мы совсем не усматриваем никаких указаний на то, чтобы последних обвиняли в измене даже их противники, и, по-видимому, они вовсе не были меньше тех привязаны к родине. Спорили очень много; взывали к великому имени независимости и напоминали о старой славе; немало сердец было растрогано этими девизами. Но люди, обладавшие более холодными темпераментами, обращали внимание на рискованность предприятия: шесть римских легионов уже находились на пути в Галлию. Затем возникал вопрос: как распорядится Галлия своей независимостью, если ей в самом деле удастся освободиться? Какое управление создаст она себе, где будет ее столица, ее центр, на чем будет держаться ее единство? Выставлялось на вид, что немедленно же возродятся смуты, притязания и ненависть, соперничество между племенами и групповая вражда