Рим, папы и призраки - [71]

Кромвель кивнул.

— Но я буду отмщен.

Солово улыбнулся.

— Каким образом? Настоятельница находится вне пределов твоей досягаемости.

Теперь уже улыбнулся Кромвель, являя большую холодность, чем когда-либо прежде. Раньше честолюбие его не имело цели, но сейчас оно обрело миссию, укрепившую и направившую его десницу до конца дней.

— Адмирал, она оставила здесь заложников, — сказал Кромвель, обнаженной рукой обводя все приорство, — все, что она любила: кирпичи и цемент, институции и культуру, весь образ жизни. Этими средствами я отомщу ей: удар за удар, рану за рану, и пусть она смотрит, не имея возможности помешать мне. Я честный человек, Солово, — в собственном понимании — и отплачу ей с процентами, попомните мои слова!

Так Солово и сделал, попутно отметив простоту и невинность цивилизации, более молодой, чем его собственная. Он твердо верил, что Кромвель исполнит обет. Еще адмирал полагал, что, хотя история уже отлита в металле, протестующие стоны тех, кого она раздавила, должны быть услышаны.

Вслух же Солово сказал:

— Но, учитывая грядущую жизнь и все ваши прегрешения, признайте, ведь настоятельница права?

Кромвель поглядел на башню приорства, умственным взором окидывая бригады разрушителей и светских наследников.

— Права, — согласился он. — Но это лишь усугубляет дело.[72]

— Он отнял у каждого из нас последнее утешение — сосиску! — Монашеская физиономия горела негодованием под лучами римского солнца. — Можете ли вы представить себе подобное!

Пробужденный отталкивающей картиной, рожденной таким заявлением, Солово заставил себя обратиться к слуху.

— Прошу прощения?

— С незапамятных времен, преосвященный адмирал, — проговорил монах жалостным голосом, — каждый брат ежедневно получает свиную сосиску с кровью. Мы, германцы, любим такие. Столь интимно потребляя сырые компоненты недавно существовавших тварей мы приближаемся к сотворенному Богом циклу существования. Но фон Стаупиц теперь лишил нас этого рациона!

— Сосиску нашу насущную даждь нам днесь? — ухмыльнулся Нума Дроз, громоздкий и нелепый в священническом облачении, словно лев в митре.

Монах не знал, с одобрением или осуждением нужно воспринимать эту шутку, и решил склониться к первому варианту.

— Именно! — согласился он. — И это еще не самое жуткое из его деяний. Представьте себе, он разбавляет водой пиво.

Глаза патера Дроза — злые, как у козла, — вспыхнули желтым огнем.

— Ну уж только не это! — сказал он. — Советую, возвращайтесь в Эрфурт и сделайте сукиному сыну «кровавого орла»!

Монах был явно встревожен хлынувшим потоком подобной «симпатии».

— О, понимаю… а что это Такое?

— Кровавый орел? — отозвался Дроз. — Эту штуку изобрели викинги, а я всегда симпатизировал их старым добрым нравам. Сперва кладешь своего мужика — бабу тоже можно — лицом вниз и режешь спину до ребер. А потом берешь за кость и выворачиваешь наружу. Ну, как орел крылья распустил, понятно? Некоторые могут так протянуть несколько часов.

Поскольку монах затруднялся с ответом, Дроз истолковал его ошеломленное — с открытым ртом — молчание как одобрение.

— Значит, понял! — заключил он. — Правда, простая штука?

— Я же предлагаю вам, — вмешался Солово, заставляя себя вновь овладеть ходом событий, — пойти и поесть. Вот флорин. Вон там обитает ремесленник, обрабатывающий мясо убитых животных. Ступайте и ешьте кровяные сосиски, пока не кончатся деньги.

— Но, адмирал, — возразил монах, — сейчас я не голоден и…

— Я настаиваю, — сказал Солово так, что и Нуме Дрозу захотелось броситься за сосиской. — И не возвращайтесь, пока не будете сыты. В противном случае я сочту, что все ваши жалобы на дурное обращение столь же пусты, как и монастырская кладовая.

Монах заглянул в глаза адмирала и узрел в них пейзаж, истерзанный и вовсе не благосклонный к нему. Он подскочил и испарился, подобно гончей.

— Итак, брат Мартин, — обратился Солово к оставшемуся монаху, — быть может, теперь вы получите возможность говорить. И что же вы скажете мне обо всем этом?

— По-моему, лучше промолчать, — отозвался рыхлый застенчивый немец.

— Простите, а вот этого не дозволено, — разом подвел итог адмирал. Его святейшество снисходит к жалобам вашего ордена на нового главного викария. Мы обязаны и занять, и просветить вас. Мы не можем ничем занять молчуна.

— Ага, именно так. — Дроз сверлил монаха своим жутким взглядом. Расскажите нам о родимых тевтонских дурачествах, о которых я так наслышан… поговорим о сосисках, рослых бабах, о том, как подшутить над жидом; словом, о том, что вам интересно.

— Это мой первый приезд в Рим, — запинаясь, произнес брат Мартин. — И я чуточку перевозбужден, к тому же устал, да, очень устал. Быть может, если я отдохну и…

— Нет, — проговорил Солово столь же решительно, как и прежде. Скажите, а что вы думаете о римлянах?

Монах обнаружил большую стойкость, чем предполагало первое впечатление. Лицо его буквально отвердело, а латынь приобрела жесткость, не характерную для языка его отечества.

— Все вы — сытые люди. Я никогда не видел, чтобы столько людей покорялись зову плоти.

Адмирал Солово опустил подбородок на руку.

— Да… Это точное определение.