Рим или смерть - [7]

– Нет, я вовсе не ангел. И чувство мести мне не чуждо.

Сакки хотел ему возразить, но Гарибальди не дал.

– Ведь когда через месяц дон Миллан попал ко мне в плен, первым моим порывом было убить его. А он стоял передо мной съежившийся, с трясущейся бородкой и выпученными глазами. И столько в его глазах было страха, до того он был жалок, что мой гнев пропал.

– Уж я бы его не пощадил, – сказал Биксио.

– На поле боя я бы его пристрелил не раздумывая, но безоружного, дрожащего от ужаса, – Гарибальди развел руками, – не смог.

Он тряхнул головой, точно отгоняя мрачные виденья, и заключил:

– Пора, друзья; спать. Мы с Агуяром будем вас охранять, а вы ложитесь. Только вот куда? На диванчике и одному тесно будет… Ничего, спать можно и на полу.

Но тут со свечой в руке явился дворецкий. Весь излучая доброжелательство, он попросил гостей следовать за ним в спальню.

– В случае надобности зовите слуг, они будут рядом, совсем близко.

– Не слишком ли близко? – не удержался Сакки.

Вышколенный дворецкий даже глазом не моргнул, пожелал им спокойной ночи и удалился.

Ночь они проспали спокойно, на широких удобных постелях с балдахинами, а утром граф Ринальди даже прислал им на дорогу провизию.

– Видишь, никто на нас не напал, – поддел Гарибальди седлавшего коня Сакки.

– Просто не по зубам мы господину графу оказались. Побоялся, – ответил Сакки.

Свежий ветер разогнал облака, и заснеженные вершины гор сверкали и серебрились в лучах солнца. Розовая полоска вдали словно говорила путникам: потерпите, там, за горами, теплое море. К вечеру Гарибальди и его товарищи добрались до селения Риводи, владения все того же графа Ринальди. Гарибальди удивился – во всем селении светилось одно-единственное окно.

Подошли, постучали в дверь. Свеча сразу потухла, хозяева затаились, точно мыши под полом. Постучали в соседний дом, откуда доносились шорохи, – все мгновенно смолкло. Испытывать удачу в других домах не стали – без толку. Пришлось бы им ночевать на морозе, если б не заметили они на самом краю селения пустую хижину, крытую соломой. В ней путники и остановились на ночлег. Пол в лачуге был земляной, снизу тянуло сыростью, в щели свободно задувал ветер.

Хорошо еще, что запасливый Биксио прихватил с собой свечу. Вино у них было, хлеб тоже – графская провизия оказалась как нельзя кстати. Понемногу они согрелись, и жалкое пристанище больше не казалось им таким убогим.

Они расстелили шинели и, не раздеваясь, легли спать, подложив под голову седла. Постепенно, когда схлынуло тепло от выпитого вина, а мороз и ветер набрали силу, они начали коченеть. Гарибальди встал и принялся расхаживать по хижине, потом снова лег. Так до рассвета и не сомкнул глаз – мучительно ныли суставы. Пытки, страшный путь по болотам и дни в сырой камере гуалегайской тюрьмы давали о себе знать.

Еле дождались утра. Повеселев, стали собираться в путь. Гарибальди никак не удавалось натянуть сапог – до того распухла нога. Тогда Агуяр бережно надел на нее толстый шерстяной носок. Так Гарибальди и сидел на коне – одна нога в стремени, другая свисает; левая, словно онемевшая, рука подвязана шелковым платком. Но столько истинного величия было во всем его облике, что никому из спутников не приходило в голову его жалеть.

Уже на окраине селения к ним подбежал вихрастый пастушок, за которым с громким лаем неслась огромная собака. Теребя в руках меховую шапку, он спросил у Гарибальди:

– Синьор, вы кто будете?

– Меня зовут Джузеппе Гарибальди, а это – мои друзья. А тебя как звать?

Но паренек, крикнув «Погодите!», помчался вверх, оставив Гарибальди в недоумении и тревоге.

– Похоже, нам от гостеприимства графа Ринальди до самого Рима не избавиться, – пробурчал Сакки и зло сплюнул.

Каково же было их удивление, когда вскоре пастушок вернулся, да не один, а с пятью крестьянами. Двое были с охотничьими ружьями, трое других – с топорами.

Вслед за пастушком шел худой и жилистый крестьянин в коротком и широком плаще – феррайоло.

– Меня зовут Винченцо, – сказал он, подойдя к Гарибальди и сняв шапку. – Я каретник, но умею и ружья чинить. Хочу вместе с вами Рим защищать.

– Я тоже, – выступил второй, – Марио я, возчик. При конях могу быть.

– Откуда вы знаете, кто я такой? – спросил Гарибальди.

– Вести впереди коней скачут, – ответил каретник. – Староста наш вместе с аптекарем подбивали народ ночью на вас напасть, да мы не дали… Так берешь нас, Гарибальди, к себе? Ружей у нас, правда, всего два, но остальные добудем. Верно, Филиппино? – И он подмигнул пастушонку.

– Беру, с великой радостью беру, – ответил Гарибальди, – совсем мало крестьян в моем легионе.

– Разве я не крестьянин? – вдруг обиделся Агуяр. – С детства коров пас.

– Так ты, почитай, один на всю Южную Америку, – скрывая за шуткой, как он взволнован, сказал Сакки. – Нет, генерал, – обратился он к Гарибальди, – если наши крестьяне и пойдут воевать не за свою только деревню, а за единую Италию, то благодаря вам.

– А я воюю за нее благодаря Мадзини, – ответил Гарибальди. – Он начало всему. Все мы сыновья «Молодой Италии».

Если бы в ту минуту Гарибальди сказали, как далеко разойдутся потом его с Мадзини пути – усилиями врагов и слишком рьяных друзей, – он бы не поверил.