Рим. Город, открытый для всех - [6]

В этом месте Страбон выражает сомнение в бедности Фаустула: скорее это был человек знатный, один из подвластных Амоллия. Когда братья выросли, они убили Амоллия и его сыновей, а близнецы возвратились домой «и основали Рим в местности, определенной не столько выбором, сколько необходимостью».

Асканий

Эней, раненный стрелой (фреска из Помпеи)

Эта местность не имела хорошей природной защиты, в окрестностях не было достаточного количества необходимой для города земли, не говоря уже о нехватке населения. Страбон добавляет, что даже те, кто в последующие столетия пристраивал к Риму новые районы, не имели возможности выбрать лучшие участки.

Город было очень трудно оборонять. Основатели построили укрепления на Капитолийском, Палатинском и Квиринальском холмах, но последний был легко доступен для любого агрессора, так что Тит Таций легко взял его приступом, когда пришел мстить за похищенных девушек. Страбон полагал, что основатели города руководствовались простой истиной: не от крепости стен, а от мощи своего оружия и от собственной доблести будет зависеть благополучие римлян.

Во время основания города братья перессорились, и Рем, «как говорят», был убит. Закончив строительство укреплений, Ромул начал «собирать окрестный людской сброд», он объявил «убежищем» священный участок земли возле Капитолия и всех сбежавшихся туда соседей признал гражданами.

Более поздний историк Плутарх (между 46 и 51 – между 120 и 130 гг.) сомневался в том, что название Рима (Roma) связано с внуком Нумитора. Он приводит версию, будто название городу – в ознаменование силы своего оружия – дали добравшиеся до берегов Тибра пеласги: как уже сказано, «роме» по-гречески означает «сила», «мощь». Упомянув целый букет «римских» имен (Рома, Роман, Ром, Ромис), Плутарх все-таки останавливается на версии Ромула, пересказанной греком Диоклом с Пепаретоса и первым римским историком Фабием Пиктором. Чтобы не утомлять читателя скучным повтором, остановимся только на разногласиях греческого историка с Титом Ливием.

Итак, в источниках Плутарха дочь Нумитора называется то Илией, то Реей, то Сильвией. О ее беременности впервые узнала Андо, дочь Амулия. Она держала нарушившую закон весталку взаперти и никого к ней не допускала. Это спасло жрицу от смерти. Только когда племянница родила двух необыкновенно больших и красивых мальчиков, о ее прегрешении узнал Амулий. Царь приказал своему слуге Фаустулу отнести близнецов куда-нибудь подальше и оставить. Слуга спустился к реке, но, испугавшись бурного разлившегося потока, оставил лохань с младенцами у края обрыва, а сам удалился.

Поблизости от этого места росла смоковница, называвшаяся Руминальской – то ли в честь Ромула, как думает большинство, то ли потому, что новорожденные сосали там молоко (а сосок древние называли «рума»); за вскармливанием младенцев наблюдала богиня, которую звали Руминой; ей совершали жертвоприношения без вина, окропляя жертву молоком. Под этим деревом волчица и нашла малышей. Дятел помогал ей кормить и охранять младенцев, а так как и дятел, и волчица являлись священными животными бога Марса, то люди охотно верили дочери Нумитора, когда она рассказывала, что зачала от бога.

Впрочем, скептики настаивали, что обесчестил девушку сам переодетый Амулий. Чистой сказкой называет Плутарх использование двусмысленного имени кормилицы: ведь «лупа» на латыни означает не только волчицу, но женщину, занимающуюся ремеслом блудницы. Именно такой женщиной будто бы и была Акка Ларентия, вскормившая мальчиков. В более поздние времена в память этой Ларентии устраивали заупокойные возлияния в праздник Ларенты, приходившийся на апрель.

Вероятно, в воспитании детей все-таки участвовал Нумитор. Иначе откуда бы питомцам свинопаса выучиться грамоте? Правда, тут возникает резонный вопрос: а разве у италиков в первой половине VIII в. до н. э. была письменность? Оставим этот вопрос на совести Плутарха. По его словам, близнецов выучили всему, что положено знать людям благородного происхождения (и здесь можно возразить, что социальное разложение родоплеменного общества еще не продвинулось столь далеко, что можно было бы говорить о «благородных» и «неблагородных» кланах общины).

Как Ромул, так и Рем отличались отвагой, мужеством, умением твердо глядеть в глаза опасности; они обладали обширными познаниями в скотоводстве или охоте, были в добрых отношениях не только с ровней, но и с царскими надсмотрщиками и другими начальниками, а также с теми, кто стоял ниже их (куда уж ниже приемышей свинопаса?). Однако Ромул казался крепче умом и обнаруживал здравомыслие государственного мужа. Оба брата не терпели безделья, а любили гимнастические упражнения, состязания в беге, боролись с разбойниками, ловили воров и защищали обиженных. Опять же можно спросить себя: как при таком блестящем воспитании, при наличии множества превосходных качеств и умении сосуществовать с людьми, различными по положению в общине, братья через короткое время дошли до смертной вражды?

Достаточно удостовериться, что братья решили покинуть город, где правил их дед. Плутарх вслед за Фабием и Диоклом приводит важную деталь, объясняющую их решение. Братья были поставлены перед выбором: либо распустить собравшихся возле них беглых рабов «и тем самым потерять все свое могущество», либо искать место для собственного города.