Рикошет - [111]

— Позволь… — Она отстранилась, сняла легкую пижаму и сразу же крепко его обняла. Теперь ничто не мешало их прикосновениям. Они разом вздохнули от наслаждения и снова слились в поцелуе.

Оружие Дункана было наготове, твердо упираясь в нее, и когда закончился долгий поцелуй, они уже не могли остановиться. Он приподнялся, чтобы посмотреть на нее. Прекраснейшая. Он скользнул пальцами по волосам у нее на лобке и плоскому животу, погладил груди.

Потом нежно сжал одну, обхватил сосок губами и стал ласкать. Она согласно положила ладонь на его руку, а другой прижала к себе его голову. Ее вздохи указывали ему путь, стоны подсказывали, как лучше действовать; в самые проникновенные моменты она приподнимала бедра и шептала его имя.

Он покрыл ее поцелуями плечи, грудь и живот и спустился к бедрам. Скользнув ладонями под бедра, он приподнял и прижал ее к своему лицу, зарылся в мягкие волосы. Произнес ее имя, божественное, любимое, единственное.

Наконец, когда губы увлажнились от ее сока, он приподнялся, поцеловал ее рот и одновременно глубоко вошел в нее. Он думал, он ясно все помнит. Ничуть. Это было лучше, чем воспоминания. Она обхватила его целиком, стиснула. Жаркая и тесная. Женщина. Элиза.

Он согнул ей одну ногу и прижал к груди, чтобы усилить наслаждение, и начал толчки. Кончиками пальцев она ласкала ему поясницу, ягодицы, складку между ними. От этих прикосновений можно было сойти с ума.

Его толчки становились быстрее и глубже. Он хотел было остановиться, продлить наслаждение. Но до оргазма оставалось рукой подать. Он просунул руку вниз между их телами, надавил кончиком пальца, быстро заскользил им по кругу.

Ее тело выгнулось дугой. Она выкрикнула его имя и стиснула в объятиях.

Опустошив себя в нее, он подумал: «Разве может быть неправильным то, что приносит такое настоящее, совершенное наслаждение?»

Они лежали лицом к лицу на одной подушке. Она держала в своей руке его обмякший пенис; каждый раз, когда ее большой палец дотрагивался до его головки, по всему телу Дункана разливалась волна удовольствия.

— Я не мог больше сопротивляться, — сказал он. Она с легкой грустью взглянула на него:

— Ты будешь жалеть о том, что сделал? Он прижал ее к себе, шепнул ей в волосы:

— Нет. Нет. Что бы ни случилось, я об этом не пожалею.

Они поцеловались. Когда они оторвались друг от друга, он сказал, криво усмехнувшись:

— После того, что я вчера наговорил, прийти к тебе было большой наглостью. Почему ты не выгнала меня к чертовой матери? Не велела оставить в покое?

— А вдруг ты бы послушался?

— Ты не хотела, чтобы я убирался к чертовой матери и оставлял тебя в покое?

— Увы, нет.

Они радостно улыбнулись друг другу. Его ладонь лежала у нее между бедер. Он слегка ее напряг.

— Элиза, дело ведь не только в этом.

— Правда?

Он покачал головой.

— Может быть, когда я тебя увидел впервые, это и было правдой. Но даже когда я узнал, кто ты, когда решил, что после этого торжественного ужина никогда больше не увижу тебя, я думал о тебе. Везде, всюду. В ту ночь, когда умер Троттер, я понял, почему. Ведь это было так очевидно. У тебя был такой вид… Покинутый. Одинокий. Печальный.

Она погладила его по щеке.

— Ты богатая светская дама, с влиятельным красавцем-мужем, который носит тебя на руках. Я не мог понять, почему у тебя такой несчастный вид… Господи, я только сейчас нашел верное слово. Испуганный. Ты была испуганной. И хотя ты была главной подозреваемой, первым делом мне захотелось тебе помочь.

— Когда я пришла к тебе домой в то утро, ты, кажется, совершенно не хотел мне помогать.

— Я боялся.

— Меня?

— Всего. Сколько бы я ни напускал на себя благородство и важность, я отчаянно тебя хотел. Обнаженную, вот как сейчас. Не улыбайся. Для полицейского это огромная внутренняя борьба.

— Я просто рада, что ты отчаянно меня хотел, обнаженную, вот как сейчас. Я вовсе не стараюсь обесценить твою внутреннюю борьбу. Если бы ее не было, я бы никогда тебя не полюбила.

Он чуть отстранился. Испытующе посмотрел на нее. Она кивнула:

— Я же говорила об этом той ночью в доме. Разве ты не слушал?

— Слушал. Но я думал, ты говоришь в общем.

— Нет, — сказала она. — Ты потряс меня так же, как и я тебя, Дункан. Я думала, годы, прожитые с Като, убили эту часть моей души. Я думала, что никогда не смогу полюбить. Но ты заговорил со мной на том торжественном вечере, и у меня сердце замерло при виде тебя.

— Твое сердце замерло при виде меня? Правда? Она согласно хмыкнула.

— И с тех пор замирает каждый раз, когда мы встречаемся. Дункан, мне отчаянно нужна была твоя помощь. Но с тем же отчаянием я хотела быть с тобой.

Она потянулась поцеловать его в грудь, нежно куснула, языком поиграла с его соском.

Дункан почувствовал, как снова начинает отвердевать в ее ладони, но отстранился.

— Нельзя, — мрачно сказал он. — Мы с тобой за безопасный секс, а предохраняться нечем.

По ее лицу пробежала тень, глаза затуманила грусть.

— Неважно. — Она замолчала, потом вздохнула. — Като твердо сказал, что ребенок ему не нужен. По его настоянию еще до свадьбы мне перевязали маточные трубы.

Дункан не шевельнулся. Слова медленно доходили до его сознания.