Рико, Оскар и тени темнее темного - [26]
По телику теперь показывали фотографию первого похищенного ребенка. Я знал, что будет дальше, так делали уже тысячу раз: показывали одного ребенка за другим. Под сострадательную музыку, как будто всех жертв доставили домой по кусочкам, а не целиком.
— Ничего лучше придумать не могут, чем каждый раз выжимать из зрителей слезу, — сказала фрау Далинг. — Поставлю-ка я лучше нам фильм. Да где ж он у меня? Ах да, наверно, в сумочке.
Она тяжело поднялась с дивана и исчезла в прихожей. Я, как оглушенный, не отрываясь пялился на экран. Мой друг Оскар стал последней жертвой похищения, и у него даже не было мамы, которая забеспокоилась бы о нем! Наверно, она умерла или что-то в этом роде. Такое у меня в голове не укладывалось. Я должен был сейчас испытывать страх за Оскара или жалеть его, но все это я ощутил лишь позже. А сейчас, когда передо мной сменялись фотографии похищенных детей, я чувствовал себя просто как дочиста выскобленная миска из-под теста.
Когда показали Софию, вторую жертву, я пригляделся повнимательнее: ее фотография была новой. Надо думать, ее родители наконец-то заметили, какое отвратительное фото их дочери постоянно показывают по телевизору, и дали «Вечернему обозрению» кое-что получше. София стояла на детской площадке рядом с лошадкой-качалкой. Наверно, ее щелкнули на площадке рядом со школой, потому что на заднем плане виднелось большое здание, на окнах которого были приклеены — скорее всего, изнутри — разные пестрые картинки.
В отличие от старой, расплывчатой фотографии эта была резкая. София выглядела на ней хотя и не красивее обычного, но все-таки гораздо симпатичнее. Она улыбалась. Волосы у нее были чистые, и одета она была не в мятую розовую футболку, заляпанную клубничным соусом, а в отглаженную голубую. Впрочем…
Я наклонился вперед. Трудно поверить, но София умудрилась запачкать и голубую футболку — почти точно на том же месте! Камера показывала фотографию все крупнее. И вот во второй раз за этот вечер сердце у меня остановилось. Теперь я ясно видел, что это было не пятно от соуса.
Это был маленький ярко-красный самолетик с отломанным кончиком крыла.
Среда. В поисках Софии
Дорогая мама,
я нарочно оставил компьютер включенным, чтобы ты сразу нашла мой дневник, когда придешь домой. Я не хочу тебя огорчать, но мне нужно помочь Оскару. Тому мальчику с синим шлемом. Если со мной что-то случится, вскрой мой рейхстаг, чтобы оплатить похороны. Если дядя Кристиан умер, можешь положить меня к нему в гроб. Раз уж я мертвый, мне от этого хуже не будет.
Искренние соболезнования!
И еще: пусть Бюль будет настолько любезен и позаботится о тебе! Он очень милый, и у него замечательная гостиная, а в ней лучше всего — потолок. Я тебя люблю!
Твой Рико
Свежий и мокрый день, полдесятого утра. Я стоял перед нашим домом и смотрел на грязную лужу, которая осталась на пешеходной дорожке после дождя прошлой ночью. С деревьев, покрытых корой-кожурой, в лужу нападали семена, сотни и сотни. Они были похожи на крохотных парашютистов. Время от времени с веток надо мной падала капля, шлепалась в лужу, и семена, как маленькие лодочки, разбегались по воде в разные стороны.
Я хорошо подготовился к походу. В рюкзак положил мамину карту Берлина. Деньги, которые она мне оставила, тоже взял — двадцать евро. А в кармане брюк лежал красный самолетик, который я выудил из мусорного контейнера. Каждый раз, засовывая руку в карман, я его ощупывал.
В общем-то, было ясно одно: Оскар получил самолетик в подарок от Софии — именно этот, с отломанным кончиком крыла. Я не мог себе представить, чтобы он его у нее украл.
Но почему он поехал к Софии в Темпельхоф?
Что она ему рассказала?
Меня не оставляло подозрение, которое и мне самому казалось, с одной стороны, совершенно неправдоподобным, но с другой — совершенно естественным, когда имеешь дело с кем-то вроде Оскара: Оскар попытался на свой страх и риск выследить Мистера 2000. Как он дошел до этой дурацкой идеи и почему поиск привел его в прошлую субботу на Диффе, я не знал. Но скорее всего, он следовал информации, которую получил от Софии. Очень важной информации, которую София либо не сообщила полиции, либо никто не принял ее всерьез.
Голова у меня так сильно гудела, что было почти больно. Может быть, Мистер 2000 вовсе не случайно выбрал Оскара, а похитил его потому, что тот напал на его след? Может быть, Оскар хотел один изобличить Мистера 2000 и потому решил добровольно изображать из себя жертву-приманку, целыми днями разгуливая по городу один? И если это было так, почему Оскар никого не посвятил в свой план? Эти мысли бешено прыгали у меня в голове, словно вспугнутые курицы, за которыми кто-то гонится с топором. Прошлой ночью я от непривычного долгого напряжения заснул прямо в размышлительном кресле. Но до того как заснуть, я все-таки додумался, что надо пойти к Софии — пусть даже сейчас я стою тут, не двигаясь с места, и пялюсь в эту тупую лужу.
Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
Кто-то может подумать, что я никогда еще не покидал нашего района или никогда не видел Берлина, но это не так. Правда, в одиночку я никогда еще по городу не ходил. У Ирины есть маленькая спортивная машина, в теплые летние дни мы ездим на ней по Берлину втроем. Мы проносимся от Алекса к телебашне и снова назад, мимо Бранденбургских ворот, а потом в Митте — это центр — и слушаем классную русскую музыку. Останавливаемся там, где понравится, выходим и садимся перед каким-нибудь пафосным кафе. Солнце сверкает на золотых цепочках на ногах у Ирины и на маминых ногтях, накрашенных розовым лаком с блестками или чем-то в этом роде. Женщины пьют шампанское и смеются до упаду, а я пью колу и радуюсь, что столько мужчин от мамы без ума, они все на нее смотрят, хотя мама никогда никого не спрашивает, а не хотелось бы ему попробовать немножко ее шипучки.
