Рифмы - [2]

ДОНЬЯ МАРИНА

Я надеваю парадную маску из бирюзы с инкрустированными глазами, я надеваю праздничную кожу и ожерелье из перьев птицы кецаль на голую грудь. Сегодня не ты, а я — донья Марина, переводчица. Мой запах подобен цветку, мой голос подобен стеблю, мой смех чёрен, когда я добиваюсь того, чего добиваюсь. Среди стонущих камышей и поющих стрел, среди плавучих садов и висячих небес — я, не ты, перевожу с науа на испанский, с птичьего на змеиный, с женского на мужской, с живого на мёртвый. Моя совесть — вопрошающая шея фламинго, моё богатство — гортанный мешок пеликана, моя смелость — тростниковые ноги цапли, в чьих выпученных глазах отражается сегодня твоё лицо. Я, донья Марина, ползу языком в горло прекрасного тлатоани, подбираясь к самому драгоценному в мире сердцу, сегодня я обвиваю ногами его копьё. Эта магия — мягче нёба, тяжелей золотых пластов. Ты слишком громко бряцала своими мечтами, браслетами слов, ты слишком много говорила вслух. Марина. Познай же цену молчания теперь, когда я краду у тебя твоё имя и дом, твою судьбу и смерть, твой голос, как голубой нефрит. Сегодня я перевожу моему тлатоани на язык наслаждения — со всех языков. Я могла быть немой, Марина, но я могла и говорить. Стыдиться ли мне того, что я — говорю?..

НЕВЕСТА

Дети меня не звали — имя слишком тоскливо. Бабы мне зла желали — тело слишком красиво. Парни меня бросали — речи слишком правдивы. Люди, не быть мне с вами. Лес впереди.

Слышишь нутряный вой? То моя кровь поёт. Женский, упрямый мой запах к тебе ползёт. Лягу на землю, сняв шелковый поясок. Здесь я — возьми меня, князь одиноких, Волк. Буду с тобой ходить, в спелые луны выть, пасть отомкнув, стонать, сладкое мясо рвать — 0в смелости не щадить, в радости убивать. Буду тебе женой, буду тебе верна…

Волк, усмехаясь: нет. Мне не нужна жена.

Мне бы росой отмыть с сердца дурную весть, красной корой ольхи горечь внутри заесть, мне бы судьбу сломать, как об колено ветвь… Примешь ли ты меня в лапы свои, Медведь? Буду тебе плясать, шерсть на спине чесать, мхом выстилать кровать, сны медвежат качать, песенки пчёлам петь, мёдом беременеть, зимний покой стеречь, сало твоё беречь. Буду тебе женой, буду тебе верна…

Голос Медведя: нет. Мне не нужна жена.

Значит, жених мой — Ящер, страшную шею прячет в тёмной воде стоячей гиблых гнилых болот. Значит, в безгубый рот скользкою рыбой плыть, голой, простоволосой по берегам ходить, бледной кувшинкой спать на полотне воды… Ящер, возьми меня! Спрячь от моей беды. Буду ползти ужом, жизни срезать ножом, стану царицей дна…

Ящера шёпот: нет. Мне не нушшшна шшена.

Ты не жила, любя. Лес не спасёт тебя. Ты не одна из нас. Пробил твой смертный час.

Тело покрой листвой — мы будем петь над тобой. Губы залей смолой — мы будем петь над тобой. Выступит кровь росой — мы будем петь над тобой. Рвётся душа в побег, сердце даёт побег, что будет под ветром гнуться, к солнцу лицом тянуться.

Жизни тебе не сменять, женой никому не стать — древесной невестой, безгласой, безвестной, на месте в лесу стоять.

РУБАШКА

Мне мама сказала, мол, ты родилась в рубашке, а люди детей рождают с иглою в сердце. Поэтому жить им — так остро, и очень страшно. Тебе же, цветочек алый, бояться нечего. Здесь главное не признаться, чуть-чуть перекантоваться — тебя в восемнадцать живой заберут на небо.

И вот я жила, ни с кем почти не общалась, всё больше отмалчивалась. Когда прижимали к стенке (нашёлся такой, он потом из окошка выпал) — я била в лицо, зажмурившись и задохнувшись от смелости. Рубашка в комоде хранилась в целости. А я ломалась: вот мне бы в Иртыш купаться, в колготках до ночи в подъезде стоять с парнями. Но мама смеялась — задать бы тебе, Настасья, да разве ж ангелов можно пороть ремнями.

Моим отметкам завидовало полкласса, над внешним видом смеялось, поди, полмира. А я рвала календарики на восемнадцать частей, не слушала первый альбом Земфиры — настолько была одержима всем тем, что снилось. Вот осень ранняя, август ранен, и мне восемнадцать, со мной ничего не случилось.

Открыли мы тот комод, достаём рубашку. А в ней, словно море, во всю её ширь — прореха. И тут появляется храбрый смешной портняжка, с искристой иглой, и латает меня — для смеха, наверное. Может быть, и с корыстью. А может, с любовью, я, видимо, не врубилась. Теперь вот живу с заплаткой на месте сердца. А небо — оно с тех пор мне почти не снилось.

ПИСЬМА ТУДА И ОТТУДА

ТУДА:

Не хотела тебе писать, да опять скучаю. Плохо с нервами, пальцы жёлтые, в глотке рык. Знаешь, после того, как ты, я везде таскаю, как собачка какая, верёвки твоей обрывок. Знаешь, после того, как мы — только наши тени мне мерещатся по обоям, по стенам школ. И услужливо, на ночь глядя, рисует темень — камень в темя, в постель метель, золотой укол.

У меня всё в порядке, гладко. Живу как надо. Похудела, почти не пью, засыпаю поздно. Одногруппница вот познакомила с другом брата. Погуляли. Но это, видимо, несерьёзно. Помнишь, Бэб, как мы через овраг в монастырь ходили? «Толстый поп» нас потом прогнал. Ты был сильно датый. Расскажи, как там рай и ад. Тяжелы ли крылья? Ну а Бог, он какой? Он действительно бородатый?