Ричард Львиное Сердце: Поющий король - [3]
— Эн Амбруаз, — обратился Ричард к летописцу, — помнится, ты говорил о каком-то древнем римлянине, принесшем себя в жертву, бросившись в глотку Везувию. Я запамятовал, как его звали.
— Публий Деций, — отозвался ученый Амбруаз.
— А римляне воевали с латинянами?
— Да.
— И после того, как Публий Деций кинулся в пасть вулкана, они победили латинян?
— Да.
— Жаль, что мы не принесли никого в жертву Везувию, — вздохнул король Ричард. — Но, честно говоря, средь нас нет никого, с кем бы я согласился расстаться. Даже ради такой святой цели.
— Так это и не было бы жертвоприношением, если бы эн Ришар принес в жертву того, кого ему не жалко, — сказал Герольд де Камбрэ.
Разговор о жертвоприношении внезапно навел Ричарда на мысль об отце. Вот уж кого он и впрямь принес в жертву этому походу, провоевав против Генри до тех пор, покуда несчастный родитель не отправился на тот свет. Краска стыда вмиг залила конопатое лицо английского короля, едва он вспомнил о словах, произнесенных им спьяну в тот миг, когда ему сообщили о смерти отца. Желая отогнать постыдное воспоминание, Ричард вскочил с кресла и прошелся взад-вперед по палубе судна. Ноги по-прежнему гудели. Еще бы! Простоять четыре часа неподвижно — это только одержимым монахам под силу. Сегодня утром Ричард посетил обитель Святого Януария и, увидев в тамошних пещерах подвижников, по многу дней стоящих на камнях не шевелясь, так воодушевился, что сам вознамерился простоять рядом с ними два-три дня, сколько получится. За это Господь непременно дарует ему удачу. Простояв час, Ричард понял, что погорячился, и убавил один день. Еще через час он решил стоять только до завтрашнего утра. Выстояв три часа, он опять передумал и дал зарок выдержать до сегодняшнего вечера. Однако и сей обет был нарушен с благословения аббата монастыря, ибо к концу четвертого часа стояния Ричард еле держался на ногах и вот-вот готов был упасть без чувств. А ведь перед этим в Монте-Кассинской обители ему удалось простоять от заката до рассвета пред неземным образом Троицы Присносущей. Но то на коленях. На коленях, оказывается, легче.
Подойдя к своему верному другу Роберу де Шомону, Ричард положил ему на плечо руку:
— Скажи-ка, эн Робер, ты и впрямь смог был выстоять три дня в той пещере?
— Отчего бы нет, ваше величество? Если вы готовы были на такой прекрасный подвиг, то я бы просто не осмелился сойти с камня раньше вас. Но вы правильно передумали, вспомнив о том, как страдает в ожидании вашего могущества Святая Земля.
— Да ладно тебе, дружище! — рассмеялся король. — Ты ведь прекрасно видел, что я готов тюкнуться носом о каменный пол пещеры, и только поэтому вспомнил про страдающую Святую Землю. Признайся, что видел.
— Положа руку на сердце, не видел, — простодушно отвечал тамплиер.
— Экий же ты медведь, эн Робер! Положи, положи руку на свое медвежье сердце. Эй, слышите? — повернулся Ричард к своим спутникам, сидящим у мачты. — Я придумал синьяль [6] для нашего доброго Робера.
— Какой же, эн Ришар? — весело спросил Амбруаз.
— Робер Медвежье Сердце! — воскликнул король Англии и от души рассмеялся. — Робер Кёрдур. Он единственный среди нас не трубадур, так пусть же хотя бы рифмуется с трубадурами.
Глядя на простодушное лицо коннетабля де Шомона, трогательно моргающего глазами и явно расчувствовавшегося, Ричард захотел, чтобы кто-то немедленно спел о Робере сирвенту. Но, называя присутствующих трубадурами, веселый король явно махнул через край. Никого из них нельзя было по большому счету причислить к разряду хороших певцов и поэтов. Все они владели летописным слогом, хотя порой грешили красивостями, но ни один из них не смог бы в одночасье сочинить сколько-нибудь приличную сирвенту.
Но в том и не было нужды! Слова мгновенно замелькали в голове у Ричарда, сама собой звякнула мелодия, и он громко и красиво запел:
Конец получился скомканным просто потому, что у Ричарда не хватило духу досочинить единым махом сирвенту. Но путешественники все равно вскочили с кресел еще на середине королевского пения, а когда, оборвав песню, Ричард махнул рукой, все заревели от восторга, а тот, кому сирвента посвящалась, оказался вовсе не костяным, ибо две огромных слезы выпрыгнули из его глаз подобно арбалетным стрелам. Он рухнул на колено, схватил руку Ричарда, облобызал ее и приложил к своей груди:
— Разве можно не желать отдать жизнь за такого короля! Мне никто, никто еще не посвящал стихов и песен!
— Сирвенту надобно немедленно записать! — воскликнул Амбруаз, извлекая письменные принадлежности.
— Пустое! — снова махнул рукой король Англии. — Разве птица записывает свои песни? А ведь птицы поют куда лучше, чем я.
— Нет, эн Ришар! — взмолился Герольд де Камбрэ. — Ради святого похода! Вспомните слова только что спетой сирвенты, а мы их запишем.
