Резонер - [17]

– Мне нужны киллеры, которые стреляли в семью Арзуманяна, – жестко сказал Дронго. – Дело не только в Арзуманяне, дело не в том, что эти люди, если, конечно, можно назвать их людьми, не имеют права оставаться на свободе. Даже у подонков должно быть нечто похожее на кодекс чести. А у них его не было. Извините, что я так горячусь.

Кахи взглянул на него. Жестко усмехнулся.

– Не боишься так при мне разговаривать? Среди подонков могут быть и мои ребята.

– Если бы боялся, не стал бы вам звонить, – с некоторым вызовом ответил Дронго. – Не нужно наговаривать на ваших людей. Не сомневаюсь, что если бы кто-нибудь из них осмелился стрелять в детей, вы бы лично разобрались с ним. Я знаю, что вы его бы не простили.

– Дерзко говоришь, – задумчиво сказал бандит, – храбро говоришь. Со мной никто так не разговаривал. Ты ведь знаешь, если я вдруг решу, что ты говоришь неуважительно, я уйду отсюда. И тогда ты не доживешь даже до вечера. Пусть тебя вся милиция города охраняет. Ты это знаешь?

– Знаю. Но не нужно меня пугать. Я знаю, что вы никогда не поднимете руку на друга Давида Гогия.

– Тоже правильно, – улыбнулся Кахи Батумский, – только не нужно в моем присутствии ругаться. Это неуважение к гостю, то есть ко мне. Я все-таки старше тебя лет на двадцать. Может быть, даже больше.

– Если я вас чем-то обидел, я готов извиниться. Но для меня сейчас нет ничего важнее, чем найти убийц. В этом мире должен быть хоть какой-то смысл! Им ведь не платили за убийство детей, за смерть жены Арзуманяна. Это был их личный выбор. А мой личный выбор – найти их. Найти во что бы то ни стало.

Он снова вспомнил фотографию жены и детей Арзуманяна и невольно нахмурился. Кахи заметил его волнение.

– Ты вкладываешь много личного в это расследование, – заметил гость. – Может, здесь другие причины? Он армянин, а ты азербайджанец, зачем ты так стараешься ему помочь?

– Они стреляли в его семью, – зло сказал Дронго, – для меня существуют только убийцы, которых я должен найти.

– И что ты сделаешь, если их найдешь? – поинтересовался Кахи, с некоторым любопытством наблюдая за своим собеседником. – Сам их убьешь? Или позволишь Арзуманяну лично разрезать их на куски? Что ты сделаешь, Дронго?

Дронго смутился. Он думал только о том, как найти этих негодяев. Только об этом. Только о своем расследовании. Но гость был прав, он задал верный вопрос.

– Я сдам их в милицию, – твердо сказал Дронго.

Кахи удивленно поднял правую бровь.

– И все? И тебе ничего больше не нужно?

– Я профессиональный юрист, – пояснил Дронго, – всю свою жизнь я защищал закон. Я не могу допустить, чтобы Арзуманян их линчевал. Мне важно знать, что эти… убийцы, – выдавил он, – будут сидеть в тюрьме.

Гость покачал головой. Он долго сидел молча, а затем сказал:

– Давид мне позвонил и рассказал про тебя. Он считает тебя умным человеком. Я вижу, что он не ошибся. Я никогда никого не сдавал. Никого из тех, кого искали твои друзья в серых пальто. Ты это хорошо знаешь.

Дронго кивнул, не решаясь перебивать.

– Мне много лет, – продолжал Кахи, – и я не буду менять свои принципы. Мне уже поздно меняться в таком возрасте. Но ты в чем-то прав. Нужно найти и наказать людей, которые стреляют в детей. Другие должны знать, что такие убийства не прощаются ни людьми, ни Богом, – он не сказал «законом», который всю свою жизнь презирал. И Дронго понял это.

– Я хочу справедливости, – твердо ответил Дронго, – мне нужно найти этих киллеров.

– Скажи – почему? – неожиданно спросил гость. – Ты веришь в Бога? Или в справедливость? Или в свой глупый закон? Во что ты веришь? Ответь мне искренне, чтобы я тоже тебе поверил.

Дронго поднялся. Перед ним был человек, который видел тысячи проявлений человеческой низости, подлости, коварства. Его глаза помнили убитых и растерзанных, обманутых и преданных. Перед ним был человек, суммарное знание которого о подлинном Зле превосходило все, на что способно человеческое воображение. Поэтому Дронго не собирался врать.

– Я не хочу ждать, пока их накажет Бог, – он посмотрел своему гостю прямо в глаза. – Мое собственное чувство справедливости требует, чтобы я нашел и наказал этих мерзавцев. Даже если вы мне не поможете, я все равно буду их искать.

Кахи понял, что этот человек говорит искренне. И не собирается отступать.

– Хорошо, – решил наконец Кахи, – мы поможем. Завтра тебе позвонят. Не провожай меня.

Он пошел к двери. Уже выходя, гость обернулся:

– Ты смелый человек, Дронго. Открыл дверь, не испугавшись моих ребят. Ты ведь понял, что мы миновали твою охрану. И все равно не испугался. Это хорошо. Только такие люди и могут быть победителями. Только не очень-то обольщайся. В наше время не всегда можно жить по собственному чувству справедливости. Это очень накладно. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. До свидания.

Когда он ушел, Дронго опустился в кресло. Он и представить себе не мог, что расследование окажется таким трудным. Но он дал себе слово, что найдет убийц, чего бы это ему ни стоило. Он должен выполнить свое обещание.

Глава шестая

Дронго дважды звонил полковнику Демидову, надеясь застать его на месте. Но секретарь неизменно отвечала, что полковник на совещании. Часы показывали уже половину второго, когда Дронго решил, что нужно ехать в аэропорт. В последние годы езда по Ленинградскому проспекту превращалась в пытку, особенно в будни. Каждую пробку Дронго воспринимал как личное оскорбление. Иногда в центре города приходилось простаивать едва ли не часами. Дронго считал, что во всем виноваты городские власти, не сумевшие организовать городское движение. В мире не было ни одного другого крупного города с такими улицами и дорогами, как в Москве. По ширине проспектов и улиц с Москвой мог поспорить только северокорейский Пхеньян, но там движение не было столь интенсивным. Ни в Риме, ни в Париже, ни в Нью-Йорке, ни в Лондоне, ни в Берлине не было таких широких улиц и проспектов, как в Москве. И хотя автомобилей там было гораздо больше, но подобных пробок не возникало нигде. Было полное ощущение беспомощности городских властей, которые обрекали автовладельцев на многочасовое стояние в пробках.